К ним приближался Жирухин. Уже навеселе, с мрачной гримасой, обозначавшей улыбку. Он всегда с неприязнью относился к этим "белоручкам", увиливавшим от серьезных дел. А сейчас он был откровенно враждебен к ним.
- Что, приуныли? Это не вы к партизанам нацелились? Думаете: чистенькие, так вас помилуют? Не-ет, голубчики! Там разговор со всем нашим братом один: тцик, и - виси и плюй на землю и на всех. - Он обвел рукой вокруг шеи и дернул воображаемую веревку вверх, склонил голову набок, высунул язык: - Это ждет всех нас, Всех! И никакого исключения. Никакого!
- Исключения бывают. И тут будут. Тебя, например, вешать не рискнут: разжирел, веревку оборвешь.
- Ты... ты... смеяться надо мной. А... а... а к Гофману не хочешь? Или прямо к Ми-михелю?
- Ну, что ж, веди, Колька, к Михелю. Меньше хлопот. А то мы вот тут советовались с дружком, как бы рассказать Михелю, сколько золотых часов и колец ты от него утаил...
- Ну вы, потише, - Жирухин перешел на шепот. - Я же пошутил. А вы... - он оглянулся, - я ж не для себя, я для всех. Завтра вашу долю принесу.
- Не трудись, Колька, - брезгливо остановил его Стаценко. - Мы свою долю и без тебя найдем. Ты лучше о своей позаботься, понял? Так что идем, что ли, к Михелю? Или к Гофману?
- Да бросьте, хлопцы, - заигрывая, Жирухин подтолкнул в бок Сечиокно. - Не станете ж вы своих топить...
- Ишь ты, - усмехнулся Сечиокно, - уже в родичи напрашивается. Видал, Сеня? Свой!
- Свой пес, оттого что свой, не перестает быть собакой, - угрюмо отозвался Стаценко. - Пойдем, Гриша.
Жирухин, заискивающе посмеиваясь, крикнул вслед уходящим:
- Так вы, того... Я завтра принесу!
- На кой черт ты его трогал, - отойдя подальше, спросил Стаценко.
- Вот тебе на! Да это ж он нас затронул!
- Ну, и смолчал бы.
- Чего же ты не смолчал.
- Ну...
- Вот тебе и "ну". А теперь он прикусит язык. Небось не забыл, как Михель до смерти запорол плетью Дубняка за одно-единственное кольцо. А у этого живодера после каждой "операции" карманы отдуваются. Это ж мы не одни видели...
- Ну, черт с ним, - отмахнулся Стаценко. - Давай, Гриша, решать, что делать. К Григорьевичу мы до отъезда уже не попадем. Карпова и Юнашева нет. Вдовиченко в наряде. В общем, советоваться не с кем. Будем сами мозговать.
- Что тут мозговать? Приказ есть? Есть. Вот и давай его выполнять.
- Но Степан Григорьевич не знал, что тут заварится каша. Я думаю так: отсюда бежать нельзя - и нам не скрыться, и на след организации может навести. Верно?
- Может, и верно, а что ты предлагаешь?
- А я предлагаю бежать в дороге, например, в Гайдуке.
- И куда ж мы денемся?
- Проберемся в город, а тут - к Боднарям. Пересидим. А дальше будет видно. Согласен?
- Да приходится соглашаться. Вот гады, заварили кашу. Новые хлопоты, тревоги.
- Ничего, Гриша. Главное - выдержка. Так принимается мое предложение?
- Принимается.
Тревога
Стаценко и Сечиокно сумели скрыться. Это происшествие всполошило немецкую комендатуру и полицию.
Сперанский холодел при одной мысли о разговоре с Гофманом. Он понимал, что побег двух охранников начальник гестапо в какой-то мере связывает с ним. Он уже сотый раз в душе проклинал себя за то, что проявил такое рвение и, стараясь обскакать Кроликова, лично доложил Гофману болтовню Параськи Голотько. Но разве ж он знал, что все обернется так? Он тогда хотел доказать только свое старание. И вдруг - на тебе! Двое бежали. Теперь от Гофмана так просто не отделаешься.
А Кроликов ликовал. Допрыгался, умник. Подсиживал-подсиживал, да сам же и сел. Хотел выслужиться, мерзавец? Шефу нагадить? Теперь сам и отвечай. А я ни при чем. Они сидели молча, повернувшись боком, друг к другу. Крамер небрежно пристроился на подоконнике и по обыкновению чистил ногти. Говорить было не о чем. Ждать тоже почти нечего, кроме звонка от Гофмана и возвращения солдат, ушедших на поиски бежавших. Но Гофман почему-то не звонил, а солдаты явно задерживались. И когда, казалось, терпение было на исходе, в дверь кабинета деликатно постучали.
- Да! - рявкнул Кроликов.
В кабинет робко просунул голову полицейский Долинец.
Грозно уставившись на полицейского, Кроликов приказал:
- Докладывай!
- Так что дозвольте доложить: усю набережную обдывылись. И ничегосеньки. Ось тики мьячик якысь мий Иван, стало быть, напарник, подчипыв в погриби.
- Слушай, Долинец, ты когда-нибудь сможешь говорить так, чтобы тебя понимали? - Сперанский медленно выбрался из кресла. - Мне не мячики нужны... Мне нужны явки, люди. Бездельник ты...
Испуганный Долинец онемел и попятился к выходу.