Выбежала Машенька:
— А я вас знаю… Вы — друг папы… Бас-Карабас…
— Точно, миледи Ковалева, не ошиблись.
— Ну, как разбор? — с тревогой посмотрела на мужа Вера.
Владимир Петрович покосился на Семена.
— Все в норме, Верочка, — сказал Гербов.
Так просто: «все в норме». Но как нервничала Вера, пока шел разговор в клубе.
С Антониной Васильевной и дочкой она ушла на кухню. А Ковалев стал рассказывать Семену о встречах в суворовском.
— Сегодняшнюю «Красную звезду» читал? — спросил он Гербова.
— Нет, а что такое?
— Вот погляди.
На последней странице газеты напечатали информацию о персональной выставке военного художника Андрея Суркова.
— Жаль, мы там не побываем, — сказал Гербов, возвращая газету.
Подойдя к своему столу, Ковалев выдвинул ящик, достал из глубины его алые погоны..
— Вот храню. Это очень сентиментально?
— Не думаю. Ты помнишь, какие стихи посвятил мне в день восемнадцатилетия? Они врезались в память на всю жизнь:
Уже за столом Гербов поднял рюмку:
— За непреходящую дружбу.
Заговорили о переездах, об укладе семейной жизни.
— Сема, вот будьте вы справедливым судьей, — попросила Вера. — Володя не желает совершенствовать наш быт. Говорит: «Все равно нам здесь недолго жить».
— А моя Тома еще как совершенствует, — с удовольствием сообщил Семен Прокофьевич, — соковарка, скороварка, электромясорубка. Комбинат! Впереди века — на два шага!
— Ну вот видишь, видишь! — уличающе воскликнула Вера.
Ковалев укоризненно посмотрел на жену.
— Не смотри, не смотри так: Сема свой человек, а я говорю правду. И потом пожалуюсь вам еще, — обратилась она к Гербову, — за своими полковыми делами редко ходит со мной на концерты…
— Служба, матушка, — разведя руками, сокрушенно произнес Гербов фразу, что не раз говаривал дома.
— А я? — не сдавалась Вера. Щеки у нее раскраснелись, глаза воинственно полыхали. — Расскажу вам, как мы года три назад подняли бабий бунт.
— Ну, Вера, — попытался утихомирить расходившуюся жену Владимир Петрович и поглядел на нее с ласковым укором.
— Нет, расскажу! Разбор так разбор. Он и дома полезен, — Вера перевела дыхание. — Мужья наши зачастили мальчишники устраивать… По поводу каждой новой звездочки на погоне, благополучного завершения учений — был бы повод! Ну, мы терпели, терпели… А потом позвонила я Первого мая подруге Дариме, она жена начштаба Карпова, еще одной майорше — Васильевой и капитанше… Говорю: «Давайте девчатник устроим? Наши мужья пируют в „узком кругу“, а мы устроим свой „узкий круг“». Сказано — сделано.
Собрались у «капитанши», выпили сухого вина, кофе, засиделись. Звоню я на квартиру Карпову. Невинно спрашиваю: «Дариму можно?» А Карпов мне в ответ своим тихеньким, но на этот раз скрипучим голосом: «Нет ее».
Потом Дарима позвонила ко мне домой. «Владимир Петрович, с праздником! Верочку можно?» Муженек мой проницательный, сразу сообразил, что к чему: «Скажите моей жене, что я сейчас за ней приеду. Только куда ехать?»
И тут же муж Даримы заявился — разведка донесла ему, видно, где мы. Уставился на праздничный стол наш, очки на переносицу пальцем подтолкнул и с осуждением, но не повышая голоса, заметил: «Неплохо живете». А я ему: «Да уж как можем, Антон Юрьевич. Не одним же хозяйством да детьми заниматься».
У Даримы — двояшки: трехлетки Оля и Галя. Любая из них на вопрос «Как тебя зовут?» отвечает «Оля-Галя». Перед нашим пиршеством Дарима оставила их с бабушкой.
Васильева Аннушка, жена замполита, инженер-химик. Но здесь ей работать негде, и Аннушка очень переживает. Во Дворце пионеров организовала кружок юных химиков, а сама тоскует по заводу…
Слушая Веру, Ковалев, в какой уж раз, подумал: «Нашим женам приходится труднее, чем нам. Хорошо еще, что Верина профессия везде необходима. Но ведь и Вера вынуждена была из-за меня отказаться от ординатуры, которую ей предлагали в мединституте».
— Да, так вот, — продолжала Вера свою обличительную речь, — Карпов строго на меня посмотрел, губы поджал:. «Вы, уважаемая Вера Федоровна, Дариму мою с пути не сбивайте. У вас своя дорога, у нее — своя…» И увел жену… Но количество мальчишников, должна вам, Сема, ради объективности признаться, резко сократилось.