– А разве ж я утверждаю? – примирительно начал командующий, но подполковник опять перебил его.
– Лев Николаевич Толстой был великим художником, гением, гордостью России и всего человечества, – говорил он, – но когда начинал рассуждать о науке – любому земскому врачу становилось неловко. О докторах и медицине вы все судите совершенно так же, как я, допустим, сужу о достоинствах и недостатках многомоторных бомбардировщиков…
Командующий усмехнулся и опять хотел что-то сказать, но Левин уже мчался, горячась с каждой минутой все больше и решительно не позволяя перебивать себя.
– Нет, это удивительно! Просто удивительно! – говорил он. – Хирургия, например, вплотную подошла сейчас к стойкому излечиванию психических заболеваний, представляете себе? Хирургия еще экспериментально, но уже борется с такими вещами, как склероз сердечной мышцы. Да, черт меня возьми, тридцать-сорок лет назад операции по поводу аппендицита не производились, аппендицит как заболевание не распознавался. Как хочешь: хочешь выжить – живи, а нет – помирай. А нынче от этой болезни не умирают, понимаете? Просто-напросто не умирают, потому что один процент смертности это и не смертность даже. Да что говорить, когда мы делаем невероятные, огромные, удивительные успехи…
И, заикаясь от волнения, он стал рассказывать о том, как лечили сто лет назад и как лечат теперь. Он называл имена врачей-ученых; не замечая, произносил сложные термины, Даже притопывал ногой, как делают это настоящие заики, до тех пор, пока речь его не полилась страстно, вдохновенно и даже счастливо. Чертя в воздухе длинным пальцем, Александр Маркович рассказывал о последних удивительных операциях, о том, как совершенно обреченным людям возвращали жизнь, о том, что ждет человечество, о том, на что можно надеяться в ближайшие послевоенные годы, и карканье его разносилось так мощно и так далеко по коридору, что Анжелика, сделав губы дудочкой, догнала на лестнице Ольгу Ивановну и сказала ей значительно:
– Наш-то! Самому командующему целую лекцию закатил. Кричит даже.
Командующий слушал, блестящими глазами глядя на Левина. И Курочка тоже слушал, слегка приопустии веки, постукивая пальцами по краю стола. Отворилась даерь, вошел Плотников в халате, взглядом спросил командующего, можно ли присутствовать, и сел на кровать.
– Да вот хоть бы Плотников, – закричал Левин и притопнул ногой, – пожалуйста, прошу любить и жаловать. По всем законам старой хирургии, и не очень старой, по всем законам мы должны были ему руку ампутировать, и совсем еще недавно тут ничего и обсуждать не пришлось бы. А нынче доказано, что на верхних конечностях, даже в случае размозжепня суставов, можно не ампутировать. Статистика и наблюдения показывают, что консервативное лечение путем иммобилизации, переливания крови, хирургической обработки раны в современном понимании обработки – этакое лечение достигает цели и без применения ампутации. Вот мы Плотникову руку и сохранили. В локте она у него неподвижна, но кисть работает, и хорошо работает. Плотников, покажите командующему руку, он медицине из верит.
Плотников показал, хоть командующий и верил, но Левину всего этого было еще мало, и он опять заговорил – теперь про Ватрушкина.
– Вот вы за него нас благодарили, – говорил Александр Маркович, – и не зря благодарили, но только не нас, а вообще хирургию надо было благодарить. Будь наш Ватрушкин ранен в живот с повреждением кишечника пятьдесят лет назад, он неизбежно должен был погибнуть, а нынче мы таких раненых возвращаем к жизни и к работе. Ну хорошо, Ватрушкин – Ватрушкиным, а вот опухоли, например, пищевода.
И он обвел всех вдруг молодыми и блестящими глазами.
– Опухоли пищевода, да! Я не боюсь об этом говорить, понимаете? Сейчас уже семьдесят процентов оперированных спасаются. Семьдесят! А еще пятнадцать лет назад все раки пищевода заканчивались гибелью. Понимаете вы мою мысль? Понимаете вы, что я верю и вера моя не слепа, я верю и знаю, и всегда буду верить, и не боюсь верить даже в нынешние мои трудные дни. Ну? Почему вы опустили головы? Товарищ командующий, а помните, как вы сказали мне в сорок первом, когда фашисты нас били и бомбили, помните? Вы сказали: "Военврач Левин, мы их разобьем так страшно, что веками поколения будут вспоминать этот разгром!" Вы сказали мне это, товарищ командующий?
– Сказал, – негромко ответил Василий Мефодиевич. – Странно было бы, если бы я сказал иначе.
– А не странно бы было, – спросил Левин, – если бы я, хирург, испугавшись собственной смерти, отказался от всего того, чему посвятил жизнь? Нет, я прожил свою жизнь бок о бок с летчиками, с нашими летчиками, и они меня кое-чему тоже научили…
Он сел, побледнев. В палате было тихо. А рядом пели:
Отворилась дверь, Баркан просунул голову и, спросив у командующего разрешения обратиться к Левину, вызвал его в операционную.
– Отвратительно так терять людей, – вдруг сказал командующий, – отвратительно. Если бы нам не мешали, если бы к нам не лезли, если бы мы могли все силы отдать науке, что бы уже сделали наши люди, чего бы они добились…