Однажды он велел позвать кока Онуфрия. Кок пришел бледный от ужаса и, вытирая тряпочкой лицо, долго разглядывал уже неузнаваемого Александра Марковича. А Левин забыл, для чего позвал кока, и только сказал ему:
– Так-то, товарищ повар. Это вы мне говорили какое-то там «дефруа-rpa»? Нехорошо!
– Что нехорошо – Онуфрий не понял, но ушел, едва волоча ноги.
Иногда же память совершенно возвращалась к нему, он оживлялся, глаза его светились прежним блеском, и каркающий голос разносился по всей террасе. И выздоравливающие смеялись его шуткам, рассаживались вокруг его кресла и рассказывали ему новости. Многих выздоравливающих он узнавал и, путая их фамилии, вспоминал с ними войну и разные забавные истории, приходившие ему на память.
В такой день однажды Ольга Ивановна позвонила командующему и сказала негромко, будто Александр Маркович мог услышать с террасы:
– Товарищ командующий, докладывает майор медицинской службы Варварушкина. Вы приказывали позвонить вам, когда подполковнику станет легче. Он сейчас в хорошем состоянии.
– А, да, спасибо, буду, – сказал командующий, – через час или немного позже буду обязательно.
Ольга Ивановна вернулась на террасу. Александр Маркович сидел откинувшись в кресле, Лора, раскрасневшись, рассказывала ему какую-то трогательную историю про усыновленного четырьмя офицерами ребенка.
– Тут командующий, наверное, наведается, Лорочка, – сказала Ольга Ивановна, – я пока в лаборатории буду, а подполковник Баркан оперирует. Понятно?
– Понятно! – сказала Лора.
Ольга Ивановна ушла. Лора хотела было рассказывать дальше, но не стала, заметив сосредоточенный и суровый взгляд Левина. Это был какой-то новый взгляд, которого она не видела никогда раньше.
– Может, вам нехорошо, товарищ подполковник? – спросила она.
– Нет, мне прекрасно, – ответил Александр Маркович, – сердцебиение только как будто, но это теперь у меня часто бывает.
– Рассказывать?
– Рассказывайте, – сказал он.
Ока стала рассказывать дальше, как у мальчика заболели зубки и как доктора, словно назло, не могли отыскать, а надо было непременно оперировать.
– Оперировать? – спросил Александр Маркович своим прежним каркающим голосом.
И потом долго слушал не прерывая.
Лора рассказала всю эту историю и начала другую, про одного матроса, который влюбился в девушку-летчицу. Левин тоже молчал, выслушал все и вдруг поднялся.
– Никого невозможно дозваться! – сказал он. – Можно сорвать голос, и никого нет.
Двое выздоравливающих повернулись к Александру Марковичу. Упали и рассыпались шахматы.
– Пора идти! – сказал Левин.
– Куда? – спросила Лора. -Зачем вам идти?
Он усмехнулся своей старой, немного виноватой усмешкой. Но не ответил Лоре, а еще громче повторил:
– Пора идти. Смешно – болею, болею, а болезни все вздор. Что болезни, правда? Дайте мне халат, приготовьте больного, и начнем.
Он все еще стоял. Что-то соколиное, гордое, прекрасное было в его высохшем лице. У Лоры задрожали губы, но она сдержалась и не заплакала. Она вдруг все поняла и не побежала за Барканом и за Ольгой Ивановной, а осталась с Левиным. Теперь его нельзя было оставлять.
К Ольге Ивановне пошел, прихрамывая и торопясь, толстый полковник.
– Залив! – неожиданно громко и властно сказал Левин.
– Пойдем, Александр Маркович, – быстро сказала Лора, – пойдем, я вас отведу и халат вам дам. Пора уже, да, правда?
Она взяла его под руку и повела в пустую палату здесь же на втором этаже. Он должен был успокоиться. Они бы дали ему хлоралгидрат и уложили в постель, тогда бы он не увидел того, что хотел увидеть. А она понимала больше, чем они.
На пороге он остановился. Какая же это предоперационная! И солнца слишком много. И сердце бьется невыносимо.
– Послушайте! – сказал он. – Где же мой халат?
Александр Маркович, несомненно, отлично себя чувствовал. И Лора теперь постоянно его сопровождала, в этом не было ничего удивительного. Если бы только прекратить эту чепуху с сердцем.
На минуту он присел. Ему надо было приготовить себя к работе, к операции. А комната все-таки изменилась, что бы ни говорила Лора. И свету слишком много, слишком солнце бьет в глаза. Этак оперировать будет невыносимо.
И халат они задерживали.
– Халат! – приказал он. – Будет халат или нет?
Сердце его отвратительно сжималось. И перехватывало горло, и в груди было тоже больно, но что это значит для человека, который идет работать. Последнее время он работал, превозмогая и не такие боли.
– Мне дадут халат? – спросил он.
Лора держала халат в руках. Привычным движением он подставил голову под шапочку. И шапочку ему тоже надели. Потом, подняв ладони и повернув их вперед, точно они были стерильными, он сделал шаг, еще шаг, и тотчас же огромный, белый, бьющий свет ударил ему в грудь, сердце сделалось невероятно большим, он вздохнул наконец и, захлебываясь светом и воздухом, медленно, словно раздумывая, упал на руки Лоры и вбежавшей Ольги Ивановны. Потом, сдирая на ходу резиновые перчатки, вошел Баркан, за ним рыдающая Анжелика, Вера и другие врачи и сестры. Александра Марковича положили на каталку. А Лора, захлебываясь слезами, быстро и тихо говорила: