Джиран брезгливо поморщился.
-- Ты не поймёшь, что это.... Потому и не суди. Знаешь, какие это парни были? Всю войну прошли, и Победы не увидели.
Оксана терпеливо дождалась конца фразы Джирана. Ей было совсем безразлично, кем был и что делал в своём прошлом приисковый счетовод. Ей вдруг всё стало безразлично.
-- Да мне всё равно, Тимур, - холодно сказала Оксана. - Все вы такие парни. И он тоже такой парень. Но мне всё равно.
Татарин отрицательно замотал головой, гримасой сломав свои чёрные густые брови.
-- Нет, он падла, падла последняя - я его долго искал. Знал ведь, что омский и нашёл. Как камень с души снял. Ведь есть в жизни справедливость.
Джиран говорил уверенно - той хрупкой слабины в его голосе уже, как ни бывало, и подтверждение его слов лежало остывающим трупом на холодных половицах. Только теперь Оксана поняла, что Анохин на её голос выскочил в сени босиком. Босиком по ледяному полу. Но теперь ей это было безразлично. Она присела у тела приискового счетовода, на ощупь нашла липкое от крови лицо счетовода и закрыла Анохину глаза. Было немного противно прикасаться к тёплым слабо сжатым векам уже мёртвого человека, но она пересилила себя.
-- Добрая, да? - голос Джирана приобрёл неприятные оттенки и выпрямляясь Оксана сжалась в ожидании удара. - Ну, будь доброй, доля меньше не станет.
-- Мне всё равно, - как заклинание повторила Оксана, вытирая пальцы о мокрый холодный ватник. Глаза Анохина остались чуть приоткрытыми, но второй раз прикасаться к мёртвым дряблым векам Оксана не захотела. И в глубине души увидела гнильцу в себе - ждала она небольшой толики от Анохинских богатств, так как знала что, скорее всего, дадут ей в марте свиданку.
-- Ладно, Тимур, может, хватит об этом, а?
Джиран криво усмехнулся, была она как на ладони в этом тесном коридорчике, рядом с зарезанным Анохиным и со всеми своими страстишками, страхами и надеждами. Просто так получилось.
-- Ты Тимур...
Приймак прервал её, толчком распахнув двери в горницу.
-- Джиран, а що тут браты? - бандеровец был в недоумении. - Тут ничого нема.
За его спиной Бозя торопясь, рылась в громадном буфете, бросая на пол какие-то тряпки и бумаги. Татарин наконец вспомнил, зачем они пришли в дом к приисковому счетоводу.
-- Не может быть, - сказал он. - Тут добра на тысячи должно быть. Ищите.
-- Може десь у схованках? - Приймак задумчиво почесал лицо, заросшее рыжей щетиной. - Тоди до утра не знайдемо.
Он оглядел две тёмные комнаты и небольшую кухоньку. Мест, где Анохин хранил свои сказочные капиталы, было предостаточно. Бандеровец ещё раз огляделся вокруг и решительно полез потрошить перины на кровати Анохина. По выбеленной стене кошкой метнулась его замысловатая тень.
-- Стены простучать надо, - уверенно сказал Джиран, уже забывший о Вадике Мищенко, и находившийся в привычной для себя стихии грабежа. - Под половицами.... Где-то должно быть. Что-нибудь он привёз.
Сбросив перину на пол и убедившись, что под кроватью ничего нет, Приймак хмуро посмотрел на Оксану, будто виня её во всём произошедшем.
-- Ну, чого стала? Допомагай шукати.
Оксана послушно вошла в горницу, крепко закрывая двери в холодные сени, где остывал на ледяном полу мёртвый приисковый счетовод. Она будет искать, будет рыться в чужих вещах - теперь ей действительно было всё равно. Бозя, вывернувшая на пол содержимое буфетных ящиков участливо посмотрела на товарку.
-- В сундуке смотри, - Бозя махнула рукой в сторону большого сундука, окованного по углам стёртыми медными пластинами. И тут же изменившись в лице, быстро проговорила:
- Или на кухне. Лучше на кухне посмотри, мало ли чего там может быть. Не ну ты, куда лампу потащил? Как мы тут без света?
Недовольный Приймак тихо, беззвучно огрызнулся в ответ, но "летучую мышь" оставил рядом с сундуком, в котором уже рылась неугомонная Бозя, выбрасывавшая на некрашеный пол какое-то рваньё. На пол летело латаное-перелатаное исподнее, неумело починенные простыни, вафельные накрахмаленные полотенца - то, что не было добычей для Джирана с Приймаком. Оксана пошла на кухню, куда тусклый свет керосинки забрасывал уродливые, угловато мечущиеся тени раздосадованных грабителей. Здесь, в почти сплошном мраке, рядом с печкой потрескивающей раскалёнными углями, было тепло и уютно. Оксана подумала, как здорово было придти сюда в гости, без остальных, пить чай, сидеть на лавке у тёплой печки, разглядывая розовый ситец занавесок, в темноте кажущийся пепельно-серым. Она села на табуретку у широкого стола, накрытого куском белой, затёртой клеёнки. Тут между чёрных кружек и пустых тарелок, возле длинной "ликёрной" бутылки, на обметённом от хлебных крошек углу стояла открытая деревянная шкатулка с резной крышечкой, в которой среди вороха бумаг лежал серый, туго стянутый резинкой свёрток из немецкого индивидуального перевязочного пакета. Оксана раньше видела такие - из их плотной прорезиненной обёртки получались отличные сумочки-кошелёчки, содержимое которых никогда не промокало. Оксана вздрогнула от вспомнившегося - такой пакет в их полевом бордингхаусе был настоящей ценностью для женщин. Тугой, хрустящий от стерильности бинт с мягкой подушкой из эрзац-ваты использовали ясно для чего, а так они пользовались тряпками от изорванного или испорченного постельного белья.
В одной из кружек остывал всё ещё тёплый чай. Оксана осторожно отодвинула её в сторону. Сейчас ей было необходимо было другое - она понюхала горлышко высокой бутылки - так и есть, вонючий слободский самогон-"чемер". Выбрав чистую кружку, Оксана плеснула себе немного, выпила и только потом вытащила из шкатулки свёрток. Во рту тошнотворной горькостью растекся привкус слободской сивухи, пришлось даже сплюнуть на пол. Она не ошиблась - это был немецкий перевязочный пакет. По серой прорезиненной ткани синими расплывшимися каракулями змеились длинные литеры маркировки и даты выпуска. По тяжести пакета, Оксана сразу догадалась о содержимом и отложила его в сторону. Остальные, громко переругиваясь, где-то в глубине других комнат двигали что-то, стучали ногами в полы, не подозревая, что главное уже найдено. Жёлтые иссушенные временем фотокарточки легли на белую клеёнку рядом с серым свёртком, мятые треугольнички писем, которых Оксана никогда не получала, остались в шкатулке.
Анохин не спал в такой поздний час, а сидел на кухне и пил чай, перебирая бумаги в шкатулке. Было там что-то не дававшее уснуть ему, бередившее по ночам душу.
-- Тимур, - позвала Оксана татарина. - Тимур иди сюда.
Она взяла из шкатулки серую книжицу военного билета, раскрыла, перелистала. Внутри была вложена учётно-послужная карточка, жёлтый прямоугольник из мягкой бумаги, расписанный каллиграфически округлым почерком военного писаря. Общие сведения, время рождения, национальность - всё как в паспорте. Оксана развернула карточку, уже потёртую на сгибах, чтобы замереть в испуге. Надо же она поверила Джирану, хоть на миг, но поверила.
-- Тимур, - снова позвала она татарина, перелистывая теперь паспорт.
Но первой, как и положено примчалась Бозя, разозлённая и уже с какими-то тряпками наскоро запиханными под её многочисленные шали. Бозя мгновенно оказалась у стола, вытрясла всё содержимое шкатулки, но там её ничего не заинтересовало. А в кухню уже ввалился грузный, раздосадованный Джиран.
-- Нашла чего? - Бозя хищно схватила со стола серый свёрток из немецкого перевязочного пакета, оценила его вес, и спросила:
- А тут чего?
Джиран громадный, едва помещающийся в маленькой кухоньки, неуклюже навис над столом, отпихивая локтями свою подружку.
-- Нашли?
Оксана молча протянула ему учётно-послужную карточку, где в графе "Назначения и перемещения по службе" была описана нехитрая военная карьера Анохина - пулемётчик, командир стрелкового отделения. Протянула и налила ещё в кружку самогонки. Джиран равнодушно пробежал взглядом по синим строчкам, как-то странно изменился в лице, страшно посмотрел на стол и сел на лавку у печки. Его пустой, полностью отсутствующий взгляд как нож вонзился в горку сизых бумажных треугольничков, небрежно вытряхнутых Бозей из деревянной шкатулки. Среди писем лежали фотографии, где всё ещё живой Анохин стоял рядом с другими серьёзными от усердия солдатами. Увешанные гранатами они неумело позировали, опираясь на громоздкие "Горюновы" . И всё ещё были живы.