-- Замёрз? - спросила Оксана, лихорадочно похлопывая себя по плечам.
-- Немного есть, - сказал Малахов и, посмотрев на Оксану, будто прозрел.
-- Слушай. Да ты же озябла вся. Пошли ко мне в купе. Я тебя чаем напою.
-- Спят ещё проводники,- покачала головой Оксана. - Не получится у тебя с чаем.
Поезд выбрался из безбрежной тайги и сейчас тянулся по большой, заснеженной равнине, до краёв наполненной лунным светом. Над чёрными очертаниями холмов, парило, выбравшись из облачной западни, мерцающее зеркало полной луны. Её лимонно-жёлтый свет золотой накидкой выстлал неровную снежную равнину. Это продолжалось всего лишь несколько мгновений, а потом луна нырнула за мраморный барельеф облаков, и всё опять погрузилось в чёрную, мрачную пустоту.
За которой, наверное, и не было ничего.
-- Не будет чая, водки выпьем, - предложил Женька. - Пошли Оксана, а? Ты же иззябла вся.
Оксана пожала плечами. Она и вправду очень замёрзла, выстудившись в изворотливых сквозняках вагонного тамбура. Сто граммов согревающего и бодрящего русского напитка ей точно не помешали бы. До Проточной Тисы-семь, оставалось почти шесть часов пути и вряд ли она сумеет лучше провести время, тихо убывающее вместе со стуком вагонных колёс на стыках железнодорожных рельс. Да и хотел этого Женька, ох хотел. Скрывая внутреннее напряжение, он с надеждой как-то по-особому трогательно смотрел в лицо Оксаны, вероятно ожидая отказа.
-- Если приглашаешь - пойду, - согласно махнула рукой Оксана. - Ты в купе один едешь?
-- Один, - радостно кивнул Женька, втайне радуясь, что Сонька осталась в Москве и он может вот так запросто открыть перед Оксаной двери, которые вели в лубочный и раёшный рай - громоздкие вагоны СВ, где спальные места хрустели белоснежным выкрахмаленным постельным бельём, а весёлые проводники с блестящими кокардами на синих фуражках разносили по купе горячий грузинский чай, звеня фальшивой позолотой подстаканников.
Оксана шагнула в уют СВэшного вагона, ощущая себя инородным телом в этом Эдеме ковровых дорожек и зеркал на внутренней стороне дверей купе. Даже стук торопившихся к Проточной Тисе-семь вагонных колёс поднимался в тишину "международного" вагона приглушенным мурлыканьем ластящейся кошки, а о движении поезда напоминало лишь однообразное мелькание рассеивавшейся в предрассветных сумерках темноты, напоминавшей кадры немого чёрно-белого кино. Угольная тень глухой сибирской ночи, не смея заглянуть в СВэшный вагон, безмолвно проносилась мимо скорого поезда.
Они прошли мимо ярко-красного титана у каморки проводника - Оксана осторожно крадучись, а Женька уверенной хозяйской походкой, хлопая подошвой сапога по красному ковру. Даже его купе и то было "блатным", девятнадцатым, сугубо одноместным, единственным во всём "международном" вагоне.
Женька обошёл идущую впереди Оксану и услужливо щёлкнул никелированной собачкой дверного замка.
-- Прошу, - сказал он, приглашая Оксану войти. - Так сказать, к нашему шалашу. Не первый класс, зато с бельём.
Оксана улыбнулась неуклюжей Малаховской шутке, а в душе чутко прислушалась к игривым "кобелиным" интонациям в Женькином голосе. Сейчас он больше всего напоминал ей ефрейтора из зенитного поста, прилегающего к Веймарштрассе северного бастиона, с заветным голубым билетом увольнительной на один вечер и похабной ухмылкой во всё своё лопоухое лицо. "У эсэсовских шинелей лацканы были остроконечными", - снова подумалось Оксане.
Она вошла и ощутила себя обворованной. В её вагоне, наскоро "перешитом" из обыкновенной теплушки, не было постельного белья и отдельных купе с никелированными замками на зеркальных дверях. Забитый перегородками из досок плохо выкрашенных ядовито-зелёной краской, её плацкартный вагон дышал запахом человеческих испарений и нечистотами "столыпинской" параши - в просторечии обычной дыры в полу за тонкой фанерной перегородкой. Оксану, не понаслышке знакомую с немецкими "Wagenzug-ами" и легендарными отечественными "Столыпинами", вполне устраивал и такой трёхгрошовый способ передвижения и оправки.
-- Хорошо устроился, - с завистью сказал Оксана, пока Женька рылся в своём кожаном чемодане. - Даже умывальник есть.
Она кончиками пальцев крутанула холодный металл крана и тотчас побежала звенящая струйка воды, поднимая вверх бурую взвесь чаинок налипших на дне небольшой эмалированной раковины.
-- Умывальник есть, а стакан только один, - вздохнул Малахов, доставая из чемодана початую бутылку "Посольской". Стакан действительно был только один - ну не ждал он гостей, совсем не ждал.
-- В чём-то теряешь, в чём-то находишь, - не совсем ловко пошутила Оксана, которой уже смертельно надоели все эти неловкости и недосказанности. А в груди тревожно ёкнуло - уж слишком Женька был похож на Сашку, который безмятежно шагал по Таннервальдхоффплятц с бутылкой коньяка и двумя хрустальными фужерами, прижатыми к могучей груди. Мимолётный вздох вечности, прикоснулся к её памяти, возродив острое ощущение собственной беззащитности перед прихотями паскуды-судьбы. Тепло внутри Оксаны, повинуясь её настроению, померкло, так и не успев согреть её озябшую душу.
Женька зубами сорвал с "бескозырку", крепко нахлобученную на зелёное горлышко бутылки и плеснул глоток водки в стакан. Оксана приняла его ребристые грани в свою холодную, ещё не успевшую согреться, ладонь. Оранжевый полумрак по-кошачьи добавил в стакан немного синей тени и немного грусти. До рассвета опять была целая вечность.
Малахов положил на столике перед кроватью хрустящую станиолем плитку шоколада и большой, весь из солнечного света, апельсин.
-- Больше ничего нет, - виновато сказал он.
Оксана, запрокинув голову, одним глотком выпила водку, выдохнула, и моментально захмелев, рассмеялась:
-- А больше ничего и не надо. Ты что - это ж царская закуска.
Она, не глядя, плеснула Женьке водки в стакан.
-- Ты Жень женат? - спросила и испугалась своего вопроса. - Не бойся, я не прицениваюсь.
Дёрнув острым кадыком, Малахов выпил водку, поморщился, вытер рукавом мокрые губы.
-- Женат. Почти пять лет как женат. Сдуру после войны женился. Вгорячах.
-- А теперь как?
-- А никак, - отмахнулся Женька, и щёлкнув пружиной лезвия маленького перочинного ножика, определённо хитрой зековской работы, принялся очищать оранжевый апельсин. - Она в Москве, сама по себе. Я в части, в Шеглино. Тоже сам по себе.... Вот так и живём.
Золотой серпантин апельсиновой кожуры разворачивался, освобождая вкусные, сладко пахнущие истекающим соком дольки.
-- Пять лет, - про себя сосчитала в уме Оксана. - Значит не фронтовая?
-- Не фронтовая. Так случайно встретились.
-- А дети есть?
-- Нет.
Малахов протянул ей Оксане апельсиновую мякоть. Они сидели напротив друг друга, дыша запахом водки и апельсина, а поезд продолжал мчаться по таёжной пустоте, нарушая ветхую, словно изъеденную молью, тишину. Мерцающее серебро луны опять выглянуло из-за занавеса облаков.
-- Выпей согреешься, - предложил Женька, протягивая Оксане стакан с глотком водки.
-- Спешишь ты Женя, - сказала Оксана, но стакан взяла и выдохнув, лихо вылила водку внутрь себя - так как пили на Омской "химии" ссыльные зечки-"воровахуйки", лепившие норму на Живановской пилораме вместе с Оксаной. Там подобным образом пили всё, что имело хоть какой-нибудь процент спирта.
Скривившись от горького вкуса водки, Оксана впилась зубами в липкий, оранжевый шар апельсина.