Немцы, наверно, решили, что засекли в нейтральной зоне нашу разведку. Стали бросать больше ракет. Сделалось совсем светло. Казалось, что немецкий пулеметчик совершенно отчетливо видит двоих медленно ползущих русских и только играет с ними до поры до времени. Захочет — и срежет в один момент.
Джафаров тоже помогал немцу своими стонами.
— Ты терпи, Джафар! — шептал Сорокин, уже не упрашивая, а сердясь.
— Больно мне! — жаловался тот.
— Все равно терпи. А то если и меня подстрелят, кто тебя дальше потащит?
Джафаров притих на время, но совсем не стонать, как видно, уже не мог.
Наши пехотинцы не отвечали на немецкий огонь, боясь побить своих. Хорошо могли бы поддержать саперов минометчики и артиллеристы, но они теперь получали по три снаряда на батарею в сутки. Зато немецкие минометчики уже начали прощупывать нейтральную зону неторопливыми спросонья залпами.
— Ты потерпи, Джафарыч, — шептал Сорокин, не сильно заботясь о том, слышит его раненый боец или нет. — Надо тихонько, и мы тогда благополучно доберемся до траншей, а там тебя сразу перевяжут и отправят в госпиталь…
Сорокин уже видел, что левая кисть руки Джафарова почти полностью оторвана, а правая вся в крови, так что подробно разглядеть ее невозможно. Скорее всего, тоже покалечена, если пуля попала в тот момент, когда мина была еще в руках. Теперь только одно ему нужно — побыстрей к докторам. И Сорокин, как мог, торопился. Он быстро выдохся и запыхался, но отдыхать все равно нельзя было. У Джафарова и так впереди горькая участь однорукого человека.
Вдруг Сорокину не к месту вспомнилось, как дома Ольга любила зажигать для него спичку, чтобы дать прикурить. Это им обоим нравилось и стало своего рода семейной игрой. Как только Никита доставал папироску, Ольга бежала за спичками…
— Ничего, ничего, Джафар, — уже совсем неслышно, в сущности для себя одного, шептал Сорокин, чтобы прогнать неуместное и тревожащее воспоминание. — Домой поедешь, работать будешь, женишься. Если хорошая женщина попадется — все наладится, не беспокойся…
Когда бруствер первой траншеи был совсем близко и над ним высунулись две чьи-то головы, у Сорокина совершенно кончились силы. Он вроде бы еще тащил, дергал Джафарова за воротник, ко никакого продвижения не получалось. Просто мышцы еще продолжали выполнять то, что им задано, а необходимой двигательной силы в них уже не оставалось.
— Что вы там застряли? — хриплым шепотным криком спросили из траншеи.
Сорокин не любил вопросов непонятливых людей и чаще всего не отвечал на них. Чем спрашивать очевидное — лучше подумай и, может быть, легко догадаешься. Кроме того, он не любил и не умел просить помощи. Поэтому все еще продолжал бесполезно и молча дергаться.
— Не можете ползти, что ли? — опять спросили из траншеи.
— Помоги… — сердясь на себя, попросил тогда Сорокин.
Его и Джафарова довольно легко втащили в траншею. Прибежала ротная сандружинница и кинулась сперва к безжизненному Сорокину. Не сразу поверила, что у него нет никаких ранений. Потом перебежала к Джафарову, стала перевязывать и уговаривать его почти теми же словами, что и Сорокин: «Ты потерпи, Джафар, я сейчас перевяжу тебя… Ты вот выпей немножко, глотни, и сразу тебе полегче станет. Отправим тебя в госпиталь…» — «В Ленинград?» — вроде как с надеждой спросил Джафаров.
Сорокин дремал или, может быть, засыпал навсегда. Все ему становилось безразлично. Из всех желаний оставалось одно-единственное: только бы никто не заметил его, только бы не заставил подниматься. Пусть даже уйдут без него — только бы не тревожили.
«Весь ты тут кончился, Сорокин, — совершенно спокойно подумал он о себе. — От своей смерти и то шага не сделаешь: прилетит и накроет, как куропатку…»
VIII
— Значит, так, Сорокин, придется тебе закончить там за Джафарова. Больше никто не знает, где он поставил последнюю мину. Твой ряд дотянет до конца Рылов, а ты — джафаровский.
«Рылов дотянет?» — удивился Сорокин.
И только тут начал кое-что понимать и воспринимать.
В душе он сразу согласился с командиром роты: да, больше некому. Но никак не мог преодолеть это бессилие предельной усталости. В мыслях он вставал и уже полз, а сам продолжал сидеть, прислонившись к мерзлой стенке траншеи, спрятав лицо в воротник полушубка.
— Я сейчас, товарищ старший… — проговорил он, только чтобы ответить.
— Особенно-то не засиживайся, — не приказал, а посоветовал командир роты.