— Я немножко, — пробормотал Сорокин.
«Покурить бы! — вдруг вспомнилось ему. — Что бы там ни говорили, а кое-что от папироски прибавляется. Это уж точно проверено».
Но курева давно не было — и не только у него, бросившего курить.
«Пора! — подогнал он себя. — А то уж совсем…»
И начал самоборение с того, что было полегче. Сперва отогнул воротник полушубка и тем немного взбодрил себя, открыв лицо для мороза. Затем взялся рукой за винтовку, утвердил ее на земле и, опираясь на ствол, поднялся. Дальше уже ничего не оставалось, как начинать действовать. Не будешь же стоять столбом посреди траншеи.
На бруствер он вылез с помощью снарядного ящика, приставленного кем-то к передней стенке траншеи. Возле ящика в это время стоял сержант Матюх.
— Если мы уйдем раньше, — сказал он, — вы вместе с Рыловым домой возвращайтесь.
— Ясно, товарищ сержант…
За бруствером он высмотрел след, оставленный им и Джафаровым, отмеченный не только вмятинами на снегу, но и темными пятнышками. Так же, как и тогда, он пополз на четвереньках, только теперь, без Джафарова, это было легко. Он тащил с собой одну винтовку, да и то почти не замечал ее; с винтовкой солдат свыкается, как хромой с костылем. Было довольно тихо. Немцы просто соблюдали дежурный режим стрельбы и освещения.
«Самого дела тут не так уж и много», — прикинул Сорокин расстояние между вещевым мешком Джафарова, хорошо заметным впереди на снегу, и кустами ивняка, к которым продвигался теперь Рылов. Там и конец минного поля.
Вещевой мешок был открыт, в метре от него темнела отметина взрыва. Джафаровской лопатки нигде поблизости не было видно — ее, наверно, отбросило. Но у Сорокина была своя, столь же неразлучная с ним, как и винтовка. Хорошенько разглядев, где поставил Джафаров свою последнюю на этом поле и во всей своей жизни мину, Сорокин принялся за дело. Дальше все пошло по-заведенному: ямка в снегу, мина в руке, тихий, как хруст, щелчок, снова ямка, мина, и ломтик чистого снега сверху… Одна, вторая… пятая… шестая… десятая, одиннадцатая — и вот уже шуршливый обындевевший ивнячок рядом. Ижора — река неширокая. Хотя минное поле ставили по ней наискосок и с захватом берегов, оно не получилось слишком большим.
Поставив за кустами последнюю мину, Сорокин почтительно отполз от нее назад и махнул рукой Рылову, который отполз уже к траншее и там поджидал и охранял его. Рылов быстро все понял и потихоньку ушел. А Сорокин лег головой на руки и решил хоть немножко полежать без движения. Дело было сделано, никто не мог больше торопить и подгонять уставшего человека. Никого тут больше и не оставалось — Сорокин поставил последнюю точку в этом стандартно-хитром сочинении. Теперь поле будет ждать немецких разведчиков и атакующих автоматчиков. А пока — относительная тишина, безлюдье, колеблющийся свет дальней ракеты и расслабленность усталого работника.
Тут можно бы и отдохнуть, вдали от мира, на этой ничейной, никому сегодня не принадлежащей земле. Но нет! Везде может солдат обосноваться и расположиться, как дома, даже за стенкой из вражеских трупов, но только не в этом отчужденном внечеловеческом мире. К этой необитаемой земле никогда не привыкнешь. Тут всегда тревожно, опасно, неприютно и что-нибудь мерещится. Отсюда неудержимо тянет к людям.
Полежав не больше минуты, Сорокин оторвал тяжелую голову от рук. В ушах еще шумела от усталости кровь, но вообще-то ему стало легче, и он теперь вполне мог ползти домой. Он уже потянулся рукой к джафаровскому мешку, когда услышал сквозь шум в ушах знакомый шорох переползающего по снегу человека, как если бы кто-то продолжал работать на минном поле. «Неужели это Рылов вернулся?» — подумал сначала Сорокин.
Но нет. Ползли от немцев. Больше того: ползли немцы! Это было ясно хотя бы по тому, как стало вдруг страшно Сорокину, как сразу повеяло тут холодом смерти и безнадежности.
Сорокин осторожно просунул винтовку под обындевевшими прутьями ивняка, снял затвор с предохранителя. И в этот момент ему нестерпимо захотелось вскочить и бежать по бережку к своим, в траншею, чтобы оттуда встретить немцев огнем. Авось еще и успел бы!.. Но он хорошо знал и чувствовал, что нет теперь у него таких сил, чтобы вскочить и бежать или даже быстро ползти. Это если бы раньше, в какое-нибудь другое, прежнее время…
«Что они тут забыли после вчерашнего? — спрашивал Сорокин, набираясь злости и решимости. — Проложили дорожку, обрадовались!»
Немцы подползали тем временем к дальнему краю минного поля, и Сорокин пережил почти приятные минуты выжидательного злорадства: «Ну-ну, ползите, ползите! А потом еще и я добавлю!»