Немцы даже не прощупывали снег, вполне уверенные в том, что здесь, как и вчера, все чисто. И первый из них невредимо прополз… или вот сейчас проползет все три ряда мин. Второй полз по его следу, не отрываясь.
Сорокин почувствовал озноб. Что же это такое? Заколдованные они что ли? Сумели проползти между минами? Ведь так они совершенно спокойно ввалятся сейчас в траншею, где все знают, что в нейтральной зоне еще работают саперы. Там ждут Сорокина, а вместо него ввалятся немцы и кого-то скрутят. Вчера не удалось, зато сегодня все складывалось для них лучше лучшего. Даже мины молчали…
Происходило что-то необъяснимое и жуткое. Какая-то предрассветная морока затянувшейся ночи.
«Надо стрелять», — решил Сорокин, понимая вместе с тем, что это будут, скорей всего, последние выстрелы в его жизни. Первый немец был уже близко. Сорокин слышал тяжелое дыхание уставшего, но здорового, сытого человека. Немец, конечно, сразу ответит огнем. Или те, что ползут следом…
На прицеле у Сорокина был третий немец, и Сорокин выстрелил в него, чтобы не передвигать винтовку и не шуметь кустами. Удачно! Немец дернулся от пули — это Сорокин хорошо видел. А после того как дернулся, под ним знакомо вспыхнуло и рвануло.
Мина сработала!
Почти одновременно с этим взрывом по кустам густо, как горох, ударили быстрые, не успевающие взвизгнуть автоматные пули. Сорокин в это время целился во второго немца и уже нажимал на спуск, но вот успел ли выстрелить — было неизвестно, В плечо ударило что-то более сильное, чем отдача приклада, и еще в бок ударило. Он понял, что это конец для него, что он уже, наверно, убит.
Но он все еще жил. И слышал поблизости от себя чужой пугливый говор, явственно чувствовал рядом чужую беду. У кого-то из этих людей слышалась в голосе боль и тревога. Только Сорокин теперь никого здесь не жалел. Он даже радовался, что им плохо. Для него это было хорошо. Он их остановил, не пропустил. Может, они вообще теперь отсюда не выберутся.
Он открыл глаза, чтобы посмотреть на их беду и безвыходность и на том успокоиться. Но увидел лишь темно-красную полоску восхода сильно к нему придвинувшуюся. Она как будто разрасталась в размерах, наплывала на него, но почему-то не делалась светлее, а, наоборот, тускнела. И Сорокину стало нестерпимо жаль чего-то — может быть, вот этой закатной красоты восхода, на глазах угасающей…
Сильной боли он не чувствовал. Все еще ясным сознанием он понимал, что куда большей опасностью для него становится холод. Из тела уходили последние остатки тепла, а без него невозможно никакое движение. Вот что было самое страшное. «Замерзну», — подумал он. Но тут же откуда-то издали услышал:
«Сорокин-то? Сорокин не замерзнет! Он и сам доберется…»
Это немного успокоило его.
И вскоре он увидел Ольгу.
Всякий раз, когда он видел или вспоминал ее, внутри у него загорался чистый и теплый трепетный свет, — может, даже всходило собственное солнце.
Ольга сидела прямо перед ним, на фоне чего-то красного, и рассказывала о своем житье-бытье или читала свое же письмо, которое он так еще и не успел дочитать до конца. Сам Сорокин тем временем мастерил что-то интересное и красивое — вроде как макет большого дома со звездой наверху. Об этом его просил перед самой войной один архитектор. Но тогда Сорокину не удалось заняться этим — началась война, а теперь можно было. И вроде бы неплохо получалось. Ольга, по крайней мере, подхваливала его: «Какой же ты у меня ловкий, Никитуш!» Она и еще что-то приятное говорила, но сам Сорокин, вполне довольный и счастливый, помалкивал. За тонкой, тщательной работой нельзя много разговаривать, потому что вместе с лишними, ненужными словами из человека уходит сноровка и даже силы иссякают. Все надо экономить теперь для дела. Всегда надежнее и крепче в деле тот человек, который мало говорит. И не быстро… Но другие, конечно, вполне могут сказать ему добрые слова о его работе — от этого у мастера ничего не убавится, а скорее — прибавится.
В какой-то последний момент в сознание Сорокина пробилась последняя тревога:
«Встань… Иди… Ползи… Зови людей!»
Началось ускоренное движение темноты перед глазами — вероятно, это сама Земля быстрей понеслась в пространстве ночи.
Потом все остановилось, стихло.
Кто-то, кажется, подошел.
«Прощайте!» — успел подумать Сорокин.
IX
Из докладной записки
командира 2-й саперной роты
комиссару батальона