— Он вообще придет сегодня поздно. Может быть, к ночи.
Екатерина Гавриловна продолжала стоять в дверях, не отступая и втайне надеясь, что Димаков потопчется-потопчется на площадке и повернет обратно. Всякий другой человек так, наверно, и поступил бы. Но тут перед нею стоял представитель настырного рода Димаковых, про которых она еще в свои девические деревенские годы слыхала такие слова: «С Димаковыми и на широкой дороге не разминешься, не то что на узенькой». Да и сама она сталкивалась с ними на разных дорожках и тропках. Отец этого незванно-негаданного гостя Агафон Димаков сколько раз подлавливал ее то на задворках, то где-нибудь во ржи и все приставал со своей ненавистной любовью! Одним летним вечером он подкараулил ее в таком месте, где, казалось, никакого спасенья и не придумаешь. Шла она с сенокоса ближней тропинкой, по кустам, и вдруг встал поперек пути этот ее ухажер, широко растопырил свои лапищи и весело повторил старый стишок из забытого букваря: «Ну, попалась, птичка, стой, не уйдешь из сети…» От испуга и растерянности отнялись у тогдашней птички ноженьки, да и свернуть ей было некуда: справа болотина, слева густой кустарник, а если же обратно побежать, так это все равно как от медведя: только покажи ему спину — сомнет! Одно лишь догадалась она сделать — выставила перед собой острое грабловище и, глядя на Агафона остановившимися намертво глазами, сказала: «Только полезь — брюхо проколю!» Такой разговор Агафон понял и, усмехаясь, отступил в кусты — дескать, ладно уж, посторонимся. Но как только она поверила и пошла дальше, он обхватил ее сзади за плечи, и тут, пожалуй, несдобровать бы бедняжке, да слишком уж поторопился непрошеный кавалер к ней за пазуху. Откуда только силы взялись у девки! Разъяренная, вырвалась она из рук Агафона, успела огреть его граблями и такого дала стрекача, что только перед самой деревней заметила: добрая половина новой, к сенокосу сшитой ситцевой кофты осталась в лапах у Агафона. Согнулась она, как солдат под пулями, свернула с тропинки и понеслась вдоль огородных заборов к своему саду.
Осенью того же года она вышла замуж за лесника Павла Шувалова. Человек он был смирный, не воинственный, но смелый и сильный и ходил все время с ружьем, так что его и Димаковы побаивались. Жить Катерине стало спокойнее. И все же, встречаясь с Агафоном даже на людях, она побаивалась его. Неясное недоброе предчувствие охватывало ее. Злое обещание виделось ей в бесстыжих выпуклых глазах Агафона… точно таких же, кстати сказать, как вот у этого сынка его. Во всем роду Димаковых были выпяченные, будто выдвинутые вперед глаза-бинокли, и люди, может быть, не зря говорили, что это у них от непомерной завидущности, от желания все высмотреть и вызнать, всем, чем можно, попользоваться, ничего чужого не упустить. Так и зырят. Или держат тебя в своем стерегущем прицеле…
Молодой Димаков тоже не отводил глаз от Екатерины Гавриловны, не отступал от двери, как бы состязаясь с хозяйкой в упорстве, и продолжал проявлять свою догадливость:
— Наверно, вкалывают на заводе сверхурочно, план к концу месяца подгоняют.
— У Виктора есть еще и своя сверхурочная, — заметила на это Екатерина Гавриловна.
— Это какая же такая? — сразу пожелал разузнать Димаков.
— Такая, какая надо.
— Да скажи, теть Кать, не скрытничай, все равно узнаю.
— В народном суде заседателем он.
Она ничего не хотела рассказывать про Виктора, но, когда это вырвалось, не пожалела. Пускай димаковский отпрыск лишний раз услышит о правосудии — ему это не помешает. В порядке профилактики, как сказал бы Виктор.
Димаков, однако, не оробел и не смутился, он только сказал:
— Делать нечего, придется подождать.
И Екатерина Гавриловна невольно отступила от двери, пропуская его в квартиру.
Пока гость снимал свой запыленный, но и сквозь пленку пыли лоснящийся молочно-белый мотоциклетный шлем, пока зацеплял его ремешком за крючок вешалки, пока ставил в угол под вешалкой короткий тяжеленький ружейный чехол, Екатерина Гавриловна откровенно, только что не вслух, ругала себя и заодно жалела. Прожив немалую и не скупую на всякие уроки жизнь, она не единожды убеждалась: поступай с людьми по первому душевному побуждению. Попросилась на твое лицо улыбка при встрече с приятным человеком — не сдерживай ее, не пожалей ни улыбки, ни доброго слова. Захотелось тебе дверь перед чьим-то носом захлопнуть — тоже не откладывай дело надолго, иначе потом пожалеешь, да будет поздно. Ей уже сейчас, в самые первые минуты, трудно было с этим гостем, а как же дальше? О чем говорить? Неизвестно даже, куда вести его — на кухню или в комнату? На кухню, так хочешь не хочешь надо чаем поить, в комнату — вроде как в жизнь семьи впускать…