«Скоро увидишь», — отвечала мать.
И отец действительно вскоре появился — «весь пьяный» (так будто бы сказал тогда Виктор).
Мать встретила его на крыльце и загородила дорогу.
«К сыну я иду, не к тебе, — прорывался отец. — К сыну!»
«Если б ты думал когда-нибудь о сыне…» — не отступала мать.
«Всю ночь думал, Катя… и вот пришел… Зачем ты увезла его от меня? Зачем лишила?»
«А ты погляди на себя».
«Нечего глядеть».
«Верно, что нечего. И не на что».
«Змея ты, Катя».
«А ты…»
Они затеяли перебранку, и Виктор, подумав, что может остановить их, тоже вышел на крыльцо. Здесь он будто бы и сказал свою знаменитую фразу, которая не раз повторялась потом в семье. Отец и в самом деле был в е с ь п ь я н ы й, вернее, весь в грязи, буквально от сапог до бороды. Однако, увидав сына, подтянулся.
«Я к тебе пришел, сынок, — заговорил он, все еще стоя перед крыльцом и глядя на Виктора снизу вверх. — Вчера мы сходили с тобой за реку, а завтра, если хочешь, махнем в другую сторону. Там озеро хорошее, и лодку можно взять…»
«Завтра мы уезжаем», — заявила мать.
«Ты говорила — не завтра», — напомнил ей Виктор.
«У нас кончается хлеб», — сказала мать.
«Так это… можно кое-что раздобыть», — предложил отец.
«Без тебя обойдемся!»
Отец растерянно поморгал, качнулся разок-другой из стороны в сторону и еще раз повторил уже сказанное:
«Змея ты, Катя».
Он уходил медленно и шатко, держась поближе к изгороди, чтобы в случае чего ухватиться за колья и не упасть хотя бы здесь, на глазах у сына. И все-таки в том коварном и скользком месте, где между плетнем и лужей была слишком узкая бровка, он упал в грязь и начал там молчаливо барахтаться, похожий на огромного перевернутого на спину жука.
«Пойдем в избу!» — взяла мать Виктора за руку…
Тогда или после, но он как-то сильно и надолго запутался в своих чувствах и мыслях, связанных с отцом и матерью. И вот уже сколько лет не может все окончательно распутать и прояснить. Повзрослев, он ни разу не осудил свою мать, однако не мог безоговорочно не любить и отца. И взрослый, Виктор все еще как бы стоял между мертвым отцом и живой матерью. И стоял, сиял перед ним, оставаясь навеки памятным, волшебный и реальный его Лес Детства как начало чего-то обещанного и несбывшегося.
Многое оттуда начиналось — и туда же уводило…
В цехе было жарко и душно, и никакого спасения от этого не предвиделось: уже много дней подряд термометр показывал тридцать градусов в тени. Майка намокла и прилипла к спине, в мышцах возникла непривычная и неприятная слабость, трудно было не только работать, но даже просто стоять. Скорей бы под душ и домой, и там еще раз под душ.
В любой другой день Виктор оставил бы все до понедельника, не стал бы убиваться ни ради авторитета, ни ради прогрессивки, но сегодня ничего другого не оставалось, кроме как вкалывать до полной победы. Дал слово! Да и действительно нужен где-то этот регулятор. Без него ведь турбину не отправишь, а турбины нужны теперь всюду — и срочно…
Нижний корпус регулятора уже прошел проверку и наладку на испытательном стенде — с ним все в порядке. Оставалась верхняя часть, или «крышка»; ее тоже полагалось доверху начинить взаимодействующим фигурным металлом, а затем соединить с нижней — и будь здоров, регулятор, работай на турбину, следи за ее скоростями! Дело, в общем-то, привычное и ясное — не первый год собираются на участке эти увесистые, но очень изящные по своей конструкции агрегаты. Она меняется не часто и незначительно, неясностей и неожиданностей для такого сборщика, как Виктор Шувалов, почти не бывает. Но все же, пока подгонишь, приладишь деталь к детали, пока вставишь, заключишь их, притертых одна к другой и взаимосвязанных, в тесноту двух корпусов, тоже взаимодействующих, вдоволь натыркаешься. И не всегда все идет гладко. Это когда получаешь детали от таких токарей, как дядя Толя Молчун, тебе остается только твое кровное дело, а когда от неопытных — и за них поработаешь. Сегодня долго пришлось подчищать неряшливо обработанную шестеренку из червячной пары, а перед нею долго провозился со штоком поршня, который не входил во втулку. Пошваркал его для начала шкуркой, смазал пастой «гои», покрутил во втулке и даже протолкнул в нее, но свободного хода не было. Пришлось все начинать сначала.
Конечно, он справился и со штоком, и с червячной парой, и с капризным водилом, но жаль было лишнего времени. Его и так не хватало. И в какой-то момент, сам того не заметив, Виктор начал спешить, даже немного суетиться, а это уж самое последнее дело. Хорошо еще, сработал свой собственный внутренний регулятор, придержал беспокойные руки и начал их возвращать к привычному, скорей всего, оптимальному ритму, при котором ошибки практически исключены. У каждого вырабатывается с годами своя трудовая скорость. Это — как спокойный, размеренный шаг по ровной дороге: даже не глядя под ноги, не споткнешься.