— Вот бредет человек с победой, — встретили его в раздевалке.
— Свалил! — сказал Виктор. — А вы что так поздно?
После душа одевались тут начальники участков и парторг Гринько.
— Да вот совещались, — пояснил Гринько.
— Разобрало же вас!
— План горит.
— План горит, леса горят…
— Душа горит — пива просит, — подхватил начальник механического.
— Насчет лесов — шутки плохи, — сказал парторг.
— Да, тут мы уже дошутились, — заметил и Виктор.
— Кто это «мы»? — насторожился Гринько.
— Да все вообще. Если бы пораньше расчухались, бросили все силы… А то ведь когда в «Ленинградской правде» тревогу ударили? Когда уже полторы тысячи пожаров зарегистрировали.
— А зачем было тревожить людей? — возразил на это парторг. — От этого пользы мало.
— Ого! Дом горит, а людей не будят.
— Неудачный пример.
— Самый удачный. Наш общий дом горит, только что с другого торца. Вроде бы с другого, а на самом-то деле…
Гринько посмотрел на Виктора с осуждающим или изучающим вниманием, а Виктор, уже чувствуя, что «заводится», и понимая, что не о чем тут препираться, все-таки продолжал:
— Сейчас ты скажешь, что незачем радовать наших врагов на Западе?
— Скажу.
— Так они уже давно все знают и давно трубят во все «голоса»: «Россия в огне, Москва в непроглядном дыму».
— Значит, ты их тоже послушиваешь? — прищурился Гринько.
— Без меня хватает охотников… Вот тоже люди! — помотал Виктор головой и словно бы забыл о препирательствах с Гринько. — Ведь ночей же не спят, страдальцы, сидят у приемников, крутят ручки, ловят каждое слово — прямо как резиденты из детектива. А потом с удовольствием просвещают нас, темных.
— Между прочим, их тоже необязательно слушать, — заметил бдительный Гринько.
— Между прочим, я и сам не от них хотел бы обо всем узнавать, — снова подзавелся Виктор. — Обо всем и не позже всех. Как хозяин страны, между прочим…
Пока Гринько собирался ему ответить, Виктор убежал под душ, по-ребячески довольный тем, что последнее слово оставил за собой.
Это, наверно, еще с тех молодых лет осталось, когда он и Гринько часто схватывались между собой и спорили напропалую. О чем и во имя чего — это большого значения не имело, главное было — «не поддаться». Мобилизовывалось все, что они успели в своей жизни познать или прочитать, каждому хотелось выглядеть и более умным и более ловким, а выглядели-то они, скорей всего, петухами…
Постояв под освежающей невской водой (она хотя и нагрелась за эти дни, но все же оставалась прохладной), Виктор охладил не только тело, но и душу, смыл с себя усталость и раздраженность и уже пожалел, что был не совсем справедлив в споре с Гринько. Он вообще не умел долго сердиться на людей, даже на тех, которые причиняли ему боль или делали зло. А Гринько мужик что надо. И на работе вкалывает без дураков — на сто десять, на сто пятнадцать. Взялся осваивать нового «колдуна» С программным управлением, от которого двое токарей уже отказались — теряли в заработке. Гринько тоже пока что теряет, но принципиально отказывается от всяких попыток начальства поддержать его материально. Как в старые славные времена, он не «поддается», честно доказывает свое и заодно защищает научно-техническую революцию. «Не поймем головой — обмозгуем руками, — шутит он. — Вы еще попроситесь работать на этом станочке, а я уже не уступлю».
Глава 4
«Рванем, что ли?» — вспомнил Виктор свое любимое словечко, от молодых и футбольных времен оставшееся, и резво двинулся влево от заводских ворот. Хотелось-то ему идти, как всегда, направо, к своей автобусной остановке, но еще раньше было намечено дельце, и не хотелось его откладывать; таков был принцип: задумал — сделай…
Старые, проверенные истины вообще надо вспоминать почаще. Не откладывай — и не будешь завтра спешить и суетиться; не халтурь — и не придется ничего переделывать; не лги — и не надо будет запоминать, кому что врал; не рой яму другому, — ну и так далее… Будь человечество поразумней, можно бы в один день установить справедливую (и удобную!) жизнь.
А что? Иногда Виктор думает об этом вполне серьезно, особенно когда заседает положенные две недели в суде или ходит, как вот сейчас, по делам своей, при суде же созданной, комиссии по частным определениям. Его удивляет близорукость, а то и глупость преступников, хотя среди них попадаются и неглупые люди. Кого ни возьми, все они помешаны на какой-то «легкой жизни», и никак не хотят понять, что самая легкая жизнь — честная. Только честный человек по-настоящему независим, свободен, неуязвим, он спокойно спит по ночам и не боится людей днем… Один ловкий мошенник, сколотивший в купюрах и в золоте почти миллион, жаловался потом в суде, что он, в сущности, не жил, а как бы доживал свой срок — все равно как за решеткой. Он прятал деньги и ценности в тайниках — и все время боялся, что их могут обнаружить; таился от собственных детей — и они выросли чужими; никогда не мог позволить себе ничего лишнего, потому что могли заподозрить; ничего не мог задумать наперед, потому что все время ждал: вдруг арестуют?.. Ну что это за жизнь, граждане судьи?