— Вот за это, теть Кать, сто раз тебе спасибо. Для меня сейчас это самое лучшее кушанье. Холодненькое и вообще… А завтра утром грибочками побалуемся, да? — как бы напомнил он хозяйке.
— Не бойся, не бойся, не заначу я твои грибы, — чуть обиженно сказала Екатерина Гавриловна. И тоже в свою очередь напомнила: — Ты, главное, протрезвей до завтра… чтобы ехать.
— Буду как штык, теть Кать! — подмигнул Димаков, глядя в это время на Тоню.
И этот взгляд тоже не остался без внимания старшей хозяйки. Она недовольно поджала губы, вышла ненадолго из комнаты, затем вернулась.
— Пускай дружки побеседуют, — сказала она Тоне, — а мы с тобой собирались деревья под окнами полить. Так что пойдем.
— Ой, я и забыла! — спохватилась Тоня. Быстро поднялась и пошла во вторую комнату.
— Прямо беда для всего живого — такое лето, — продолжала, приглядываясь к сыну и гостю, Екатерина Гавриловна. — Трава вся желтая, листья на деревьях в трубочку свернулись — все равно как от огня. И люди страдают, маются, особенно сердечники. А все потому, что слишком много позволять себе стали. Мало что заводов понастроили, так еще все небо ракетами продырявили, пешком по луне ходить затеяли. Луна всегда на погоду влияла, а теперь и ее начали топтать ногами и колесами. Леса изводим без жалости, а это же все равно что волосы с человеческой головы рвать… Я думаю так, — заметно увлеклась Екатерина Гавриловна, — если мы на природу с войной пойдем, так и она начнет защищаться. Она хотя и терпеливая, да не навек такая. Послушаешь по радио про все эти тайфуны, землетрясения, наводнения, и подумаешь — допекли ее, желанную, отвечать начала! Бога пусть нет и не было, а Природа была и есть, и к ней надо так же, как раньше к богу, обращаться: спаси и помилуй!
— Ну, ма, не позорь ты меня, передового рабочего! — шутливо взмолился Виктор.
— Вы, передовые рабочие, тоже много чего лишнего со своих заводов выпускаете — и в воду, и в воздух.
— Ничего, теть Кать, — вставил и Димаков свое слово. — Ученые чего-нибудь придумают. Вот я был в Сосновом Бору, где атомную электростанцию строят, — так там все уже предусмотрено: никаких вредных отходов, только чистая вода в залив пойдет. Чистая и теплая, — слышь, Виктор? Зимой, говорят, купаться будут.
— Тепла нам и так хватает! — заметила Екатерина Гавриловна. — Насчет лишнего тепла на Земле я тоже кое-что слыхала.
Наверно, у нее нашлось бы кое-что сказать и на эту тему — она ведь теперь каждый день смотрела телевизор и слушала радио, но тут вышла Тоня, похожая в своем стареньком легком платье на девчонку.
— Ну, я готова, — сказала она.
Виктор и Димаков остались за столом одни, друг против друга. Им надо было начинать какой-то новый разговор, только вот какой и о чем — этого они пока что не знали. Виктор посмотрел на Димакова, Димаков на Виктора…
Они помнили друг друга еще с детства, когда Виктор приезжал с матерью в Горицу во время эвакуации, а затем и после войны. Виктору особенно запомнился самодельный Генкин пистолет, который можно было заряжать и порохом и спичечными головками. Страсть как хотелось тогда пострелять! А еще больше — поиграть с ребятами в волчью охоту. У них там даже волк был почти настоящий — серая овчарка Димаковых, умная и не злая. Она хотя и рычала на малолетних «охотников» и хватала их за одежонку, нагоняя страху, но все обходилось без крови. Виктору даже снилась эта игра. Сначала он в великой дружбе, легко и радостно, будто по воздуху, носился с волком по полям и лужайкам (как Маугли), и было это так хорошо, так счастливо, как никогда не бывало в жизни. Потом что-то между ними произошло, и вот они пошли друг на друга войной: в руках у Виктора оказался Генкин самопал, а волк со значением показывал в усмешке свои белые острые клыки, и морда его, человечески разумная и ужасная, уже совсем-совсем рядом, а самопал Генкин не стреляет — наверно, его не зарядили…
Наяву Виктору так и не удалось ни поиграть с собакой, ни пострелять из Генкиного самопала. «Такие игры плохо кончаются, — сказала мама. — Либо глаз выбьешь, либо собака искусает». — «Другие же играют», — канючил Виктор. «То другие, а это ты» — таков был ответ и запрет. Не доверяла она и Генке. «Этот паршивец обязательно тебе какую-нибудь пакость сделает», — предупреждала она, ничего не объясняя.
После обидной ссоры с отцом она опять увезла Виктора в город, и все деревенское, все горицкое осталось в Горице. Да еще в памяти.
Когда пришла весть о загадочной гибели отца, мама сказала Виктору, что его убили отец и дядя т о г о м а л ь ч и ш к и. И тогда Генка заочно стал кровным врагом Виктора. В пору мальчишеского романтизма и максимализма, как теперь говорят, Виктор замышлял даже кровную месть, о которой узнал из книг. Он рисовал в воображении живые картинки, очень похожие на книжные иллюстрации. То есть не было слышно там ни слов, ни выстрелов, говорили одни лишь позы людей: он сам, в обличье и одежде благородного мстителя (в маске и плаще), перед ним — перепуганные до ужаса «кровники». Он достает из-под плаща пистолет…