Потом, разумеется, все это прошло и улетучилось. Подоспела морская служба — время серьезной и трезвой романтики. Доведись ему тогда встретиться с Генкой Димаковым, он попросился бы в один с ним расчет и в один кубрик. Чтобы проверить себя.
Но Генкина планета вращалась в те годы где-то в отдалении, орбита ее не совпадала и не скрещивалась с орбитой жизни Виктора Шувалова. Может, они больше никогда бы и не встретились, если бы не объединяла их одна и та же малая родина, где были у Виктора незабывающаяся тропа к лесу, шаткие, дразнящие давней восторженной жутью лавы через речку, а за речкой — полусказочный Лес, который неотступно, с детских лет, все звал и звал Виктора к себе, манил своей праздничностью. Там и птицы пели по-особому и сами они были не такими, как всюду, и белки носились по деревьям, обвиваясь вокруг стволов, а наверху, в голубой недоступной вышине, восседал царственного вида витютень, которого Виктору с тех давних пор так и не довелось больше увидеть. Что-то святое было в том Лесу. И не раз, собираясь в свои ближние загородные поездки, Виктор подумывал о Горице. Он знал, что нельзя ему прожить жизнь, не побывав там. Раньше думалось, что это далеко-далеко, но когда во все районы области стали ходить рейсовые автобусы, когда появились у людей два выходных, он решился. Позвал мать: «Давай-ка съездим. Повидаешь своих деревенских подружек, разыщем могилу отца». Но мать отказалась: «Нечего нам теперь искать там. Нечего и некого». — «Соседи-то остались», — продолжал соблазнять Виктор. «Там есть и такие соседи, которых век бы не видать!» — «Тогда я один…» — «Прошу тебя, сынок! — взмолилась мать. — Предчувствия у меня какие-то, боюсь я». — «Ты погляди, какой я вырос! — посмеялся Виктор. — Кто меня такого обидит?»
Все же не поехал в то лето Виктор — дал матери успокоиться. А в следующее, ничего не сказав ни ей, ни Тоне, отправился в Горицу. И только сошел там с автобуса, как встретился взглядом с человеком, кого-то напоминавшим. Отметил про себя заметные выпуклые глаза… «Мы вроде как знакомы бывали?» — первым заговорил этот человек, Геннадий Димаков. «Похоже, что так», — проговорил и Виктор. Стали по шажку приближаться друг к другу, а когда сошлись, то и за руку пришлось поздороваться. Начали разговаривать, и Димаков предложил: «Поехали ко мне на базу!»
Хотя и вспомнились тут Виктору материнские рассказы и предостережения, отказываться было неловко да и унизительно как-то: не трус же все-таки! И вот сел он на заднее сиденье мотоцикла и всю дорогу, можно сказать, обнимал своего «кровника».
На базе их встретила веселая Наталья, усадила за стол. Сам Генка тоже оказался гостеприимным хозяином, общительным и с виду незлобивым мужиком.
После сытного обеда, за которым Димаков выпил стакан водки, но незаметно, чтобы захмелел, они пошли к озеру. Вдвоем. Шли через лес хорошо протоптанной тропинкой, о чем-то незначительном, попутном разговаривали. Потом тропа нырнула в густой, сумеречный ельник, спустилась в сырой, мшистый овражек. Солнце сюда, сквозь вековой сизый лапник, совершенно не пробивалось, чащоба дышала устойчивым, может, еще с зимы задержавшимся холодом, под ногами рогатились скрюченные, будто живые, корни, и было здесь так тихо и глухо, так темно и угрюмо, что оба они замолчали. Птицы тоже молчали, а то и совсем не водились в таком нежилом месте. Только лопотал чуть в стороне, перебулькиваясь через какое-то препятствие, невидимый пока что ручеек.
«Идеальное место для убийства», — вроде как пошутил про себя Виктор. И почувствовал на спине мурашки…
Но ничего не случилось даже здесь. А когда они вышли на берег озера, где радостно ударило светом и вмиг обогрело их теплом жаркое солнышко, когда на всю половину горизонта распахнулся перед ними спокойный светло-голубой простор, а из прибрежного тростника вспорхнула небольшая стайка диких уток и, развернувшись, стала медленно удаляться к середине озера, к зеленевшему там островку, как бы приглашая людей взглянуть чуть дальше, чем позволяет зрение, может даже за грань видимого, — тут уж Виктор вздохнул полной грудью, и разлилось у него в душе такое благостное умиротворение, что всех он готов был любить, любого простить. Он тут подумал: нам с Генкой надо дружить, а не злобиться. Злобу надо душить.