— А тебе и не надо ее любить, — еще ближе пододвинулась Тоня. — У тебя есть кого.
— Ну и лиса!
Виктор обнял ее, ощущая прикосновение ее прохладного тела с какой-то изначальной радостью, как будто впервые обнимал неодетую. Сразу слетела с него наступившая уже сонливость, не осталось дневной усталости и как будто не существовало многолетней привычки друг к другу. Рядом опять была юная, как в первые дни после свадьбы, жена, и все было опять, как тогда, — и радость узнавания, и удивление перед новизной… Женщина — как сама природа: только люби ее, и всякий раз будешь открывать новую красоту…
— Ты в лесу-то поосторожней будь, — шептала Тоня, возвращаясь к обыденности.
— Не маленький, не обожгусь.
— Огонь для всех одинаковый — и для маленьких и для больших. Ты не знаешь, как горят деревни, а я на всю жизнь запомнила.
— Это было совсем другое.
— Огонь одинаковый… Как вспомню, так сама гореть начинаю.
Виктор стал гладить ее, как маленькую, по голове — и увидел ее худенькой, как блокадная девочка, на таких же тоненьких ножках. Вместе с матерью убегала она из горящей деревни в лес, к загодя вырытой там землянке. С горы по убегавшим стреляли каратели, и над головой что-то цвикало или свистело, а позади жарко горела деревня.
Потом Виктор увидел ее уже в своем четвертом цехе, у старого ученического станочка. Она старательно вытачивала простые детальки и сама была простенькой, тихой. Работала не поднимая глаз и вроде бы никого не замечала… хотя Виктора в то время нельзя было не заметить. Он ходил на работу в бушлате и клешах, носил под спецовкой тельняшку, а поверх спецовки каждое утро защелкивал тугой матросский ремень с надраенной бляхой. Он тогда снова, после возвращения со службы, начал играть в заводской футбольной команде и всюду, всем был известен, для всех был своим и нужным парнем. Витек-морячок, Витек, который никогда не подводит. Которому и другие ни в чем не отказывают.
Однажды он подсел к-Тоне за столик в цеховой столовке, просто на свободное место. Подсел и сразу же, как полагается бывалому матросу, в атаку! «Как поживает деревня-матушка? Что пишут из родных краев?» — «Плохо там, — серьезно отвечала Тоня. — Трудно жить стало». — «В городе легче, что ли?» — «Даже и сравнивать нельзя!» — «Ну а если в деревне получше станет?» — «Тогда и всем хорошо будет». — «Обратно уедешь?» Тоня потупилась, повела худеньким плечиком, склонив к нему голову, и сказала: «Теперь я как-то и сама не знаю. Раньше собиралась вернуться, а теперь не знаю». — «Зато я знаю, — сказал Виктор. — Не вернешься». — «Наперед никогда нельзя загадывать», — возразила Тоня. «Можно и нужно, — не согласился Виктор. — Вот увидишь, что так и будет, как я сказал».
Глава 6
Екатерина Гавриловна проснулась среди ночи в паническом страхе и с болью в груди. Приснилось, что бросили ее какие-то люди в прорубь и убежали, а ее течением так и тянет, так и тянет под лед. Она еще видела кружок черного неба, засеянного зрелыми звездами, еще пыталась схватиться за края проруби, но руки скользили, тяжелое тело опускалось все ниже, круглое окошко постепенно сужалось и отодвигалось в сторону, и вот уже руки ее беспомощно царапают гладкую изнанку речного льда, лунно мерцающего, с белыми пузырьками и разводами. И этот лед, и черный холод, и сдавленное плотной водой дыхание — все было настолько реальным и неотвратимым, что она решила про себя: это конец! И наступил момент безволия, когда почти облегченно подумалось, что, может быть, не надо и сопротивляться, раз пришло время. Вот только бы еще разок, на прощанье, вдохнуть полной грудью воздуха.
Тут она закричала.
Совершенно не услышав своего голоса, крикнула еще.
И тогда-то проснулась, открыла глаза. Увидела и осознала себя дома, среди знакомой, привычной обстановки. Осторожно, чтобы не вызвать сильной боли в груди, вздохнула.
Дышать было можно.
Она встала и пошла на кухню, чтобы выпить спасительных капель; после них боль проходит, и спится лучше, и совсем другие, приятные видятся сны. Но еще в коридорчике она услышала храп Димакова и теперь испугалась уже не приснившимся, а реальным испугом, потому что вспомнила, кто гостит у нее. Зачем его принесло? Что ему надо?
Сразу стало не до капель. Она прошла в ванную комнату, пустила там воду и вымыла лицо. Не выключая воды, слушая этот домашний ручеек, присела на маленькую кухонную табуретку, на которой отсиживалась вчера в самую сильную полуденную жару. А потом прохладный душ принимала, как посоветовала по телефону Валентина Георгиевна, старая фабричная докторша. Добрых полчаса толковала она вчера по телефону, как вести себя в такую жару, какие принимать лекарства и даже — как и о чем лучше всего думать. Спросила про внука и невестку… С ней обо всем можно, не стесняясь и не таясь, поговорить, даже о бабьих приметах, дурных предчувствиях и предрассудках. Помнится, когда заболела Тоня грудницей, Екатерина Гавриловна призналась старой докторше, что иногда нехорошо думала о своей невестке, ревновала к сыну, — призналась и спросила: не могла ли от этого болезнь напасть? Валентина Георгиевна насмехаться не стала, все подробно разъяснила насчет болезни, о своей собственной семье и невестках кое-что рассказала, потом нашла место и для таких слов: «Вообще-то, человек всегда чувствует, как относятся к нему близкие, и, в общем-то, ему легче живется, когда вокруг него благоприятная атмосфера. Он тогда и болеет реже: ведь при хорошем настроении заболеть труднее. Так что вот так, Катюша Гавриловна… Господи, какой я тебя молоденькой помню, в красной косыночке!..» И пошла дальше вспоминать старое, и уже ни слова больше о том, с чего разговор начался. Да уже и не требовалось к тому началу возвращаться — все было усвоено.