И ведь нужны бывают такие маленькие лекции на простые темы. Потому что… век живи — век учись. Самые верные в жизни правила те, что давно известны, но они почему-то легче всего забываются. Начиная с букваря, так надо бы и повторять во всех книгах, что есть добро и что есть зло. Как надо любить ближних и дальних. Что любить надо и человека, и траву, и зверя, и даже врага вчерашнего, если ты с ним замирился…
Для настоящего, школьного учения Екатерине Гавриловне было отведено всего четыре зимы, после чего осталась работа, потом опять работа. А какие пласты жизни прожиты! От темного деревенского детства с дымной лучиной по вечерам и со страшными рассказами о чертях, домовых, колдунах, привидениях прошагала деревенская девчонка, без остановок на обдумывание, прямо в космическую эру, ко всем нынешним обыденным чудесам, когда ты можешь, не выходя из комнаты, сидя в своем мягком кресле, посмотреть, как летят люди на Луну и ходят по ней, а другие живут где-то в лесах еще с каменными топорами. Не отрываясь надолго от вязания, можешь послушать какого-нибудь недоступного в прежние времена академика и все равно как побеседовать с ним, а главное — почти все из этой беседы понять, во всем разобраться неученым своим умишком. И те же самые тревоги, что беспокоят академика, становятся твоими тревогами — взять хоть здоровье человека или здоровье всей окружающей нас природы. Или равнодушие среди людей. Или, скажем, то, что в Чили творится…
Чего-чего только не нагляделась да не наслушалась она за такую плотную жизнь, чего только не накопилось и отчасти перемешалось в ее головушке за это время!
Когда ходила в школу, сильно приохотилась читать. Читала все что ни попадется: книжка так книжка, газета так газета, житие какого-нибудь святого или Евангелие — тоже сойдет. Читала и про себя, и вслух — для всех. При той же самой лучине, между рассказами о русалке, заманившей парня в озеро, или о бородатом лешем, забрюхатившем одну молодушку, или о местной колдунье, которая голой бегала ночью по полям и, если кому хотела навредить, завязывала в узел заколосившуюся рожь — портила урожай. Страшно и странно все это было. Верилось и не верилось. К четвертому классу примерная ученица уже разоблачала всякие суеверия, боролась с предрассудками… А теперь вот и сама, бывает, старую примету вспомнит, и про лечебную травку расспросит, и от дурного глаза внучка спрятать постарается, — и ведь все это один и тот же человек: Катька, и Катя, и Екатерина Гавриловна!
Со школой пришлось распрощаться, потому что как-то уж слишком быстро созрела для взрослой работы. Летом — в поле, зимой — со скотиной, ну и по дому. Потом и для посиделок вызрела. Замуж, правда, не торопилась — дорожила свободой и мечтала о какой-то интересной будущей жизни, но пришлось и с этим распрощаться, чтобы от Димакова спастись. Вышла — не пожалела. Сладкими были первые молодые радости. Одно плохо — выпивал Павел. Через год родила — опять обрадовалась. Такое родное маленькое чудо на руках ворковать начало, такой сосунок, такой дудоня — не успевала кофту расстегивать. Забыла и про Пашку своего. А тот о своем не забывал. Пил теперь за здоровье наследника, за новую жизнь; говорят, даже и за жену выпивал, за Катьку свою золотую. И ведь правда любил ее. Когда ругала его — плакал, божился, колотил себя кулаком по дурной, непробудной башке. Но как только почует, что где-то пахнет выпивкой, все забывал. А еще дошел слух, что к одной беспутной бабенке захаживать стал. Выпивка у той всегда бывала и все остальное — тоже при себе.