Да, были унижения. Но в классе быдло не водилось — все же занятия танцами развивали и дух. Поэтому совсем уж плохо не было. Небольшие ссоры, сплетни за спиной, насмешки, пару раз объявляли бойкот. Стандартная процедура для новичков. Но со временем ребята начали относиться хорошо, появилось несколько подружек, в основном, благодаря проживанию по соседству. Меня уважительно называли «художницей». Любили, чтобы я им что-нибудь рисовала. В более старшем возрасте все мальчишки вечно бегали разрисованные муравьями из Продиджей, эмблемой группы «Onyx» и прочей крутизной моего производства. С годами отношения сложились теплые, но здесь мне тоже не удалось до конца стать своей. Гордость школы и одновременно наихудшая танцорша не может стоять в одном ряду со всеми — а лишь об этом я всегда и мечтала.
Настоящие неприятности начались, когда появились первые признаки назревающей груди. Вообще, месячные и грудь пришли ко мне раньше всех в классе — из-за чего я сильно комплексовала и ненавидела свое тело. Теперь оно становилось еще более нелепым, по моим тогдашним представлениям.
— Эта дура мне все платье своими сиськами растянула! Вот же офигела! — случайно услышала я не предназначенную для моих ушей фразу. Тогда мне пришлось заменить одну девочку в танце «полонез», и мне досталось ее концертное платье.
От услышанного я переживала, наверное, целый месяц.
Как водится у девчонок, в туалет мы бегали парами. Однажды, заперевшись в кабинке, одноклассница уговаривала меня показать ей «титечки».
— Ну покажи! Тебе что, жалко? — обижалась она.
— Да нет у меня никаких титечек, они ж только набухают еще, — умоляюще оправдывалась я, словно это было серьезным преступлением.
Потом я слышала, как она умным тоном объясняла пацанам, что титечек у меня нет, они только набухают. Я сгорала от стыда.
Но самое стремное было на занятиях: там мы надевали эластичные купальники, и все эти «прелести» предательски торчали. Еще нам не давали отгулов даже во время месячных, приходилось маскировать эти ужасные толстенные прокладки. А под купальником-то их не особо скроешь…
Иногда пацаны врывались к нам в раздевалку, громко гогоча при этом. Это в детстве мы переодевались прям в коридоре (ну просто рай для педофилов!) Теперь же предательское нелепое тело нужно было прятать — переодеваясь, я отворачивалась даже от девочек, настолько мне было стыдно.
Большинство из них относилось с сочувствием. Да просто человеческие у нас были отношения!
Помню, как я рыдала в раздевалке, а они меня утешали.
— Что случилось, ну не плачь! — Женя (одна из моих подружек, ужасная сплетница, но не злая) похлопала меня по спине. Вскоре образовался небольшой кружок, пытающийся утешить.
— Да мой брат… Он совсем уже, а я ничего поделать не могу, — всхлипывала я. Те слезы лились по двоюродному братцу Гоше (а он был мне ближе родного). Он с друзьями ограбил ларек по пьяни, ожидался суд. К счастью, тогда ему дали только условку.
Ох, как я ненавидела танцевальный (не детей, а само пребывание на занятиях, где педагоги вечно унижали нас, не гнушаясь рукоприкладством. Мы их боялись, наверное, как раньше боялись Сталина). А еще больше я ненавидела свой высокий лоб. За нашими прическами строго следили: волосы должны быть забраны в тугой пучок на самой макушке. Никаких челок. От этой ужасной прически вечно болела голова, а лоб казался еще выше, что не прибавляло мне любви к своему телу.
И вот, в начале девятого класса, я решилась на неслыханную дерзость. Будучи дома одна, взяла мамины портняжные ножницы и лихо стриганула прядь волос. Это была самая настоящая челка! Я долго любовалась корявыми плодами своего творчества и была счастлива. Челка красиво прикрывала ненавистный лоб, теперь зеркало перестало быть моим злейшим врагом. Странно, но мама особо не ругалась — удивилась только. Вообще, кроме пятерок и ей от меня ничего нужно не было: даже посуду за собой я могла мыть через раз. Ну и неохотно отпускала гулять, долго расспрашивая куда я и с кем. Расплата ждала меня на следующий день.
Глаза Ольги Ивановны (руководительницы коллектива), едва она меня завидела, налились кровью.
— Ты че наделала, совсем обалдела что ли? — прокуренным жестким голосом (а педагоги все курили, работа у них нервная) закричала она. При этом моя давняя мучительница схватила меня за загривок и принялась звонко стучать костяшками пальцев по ненавистному лбу. — Быстро все зализала! И чтоб я тебя с челкой больше не видела, поняла?!