Скоро в лицее поэтический фестиваль. Жаль, с Майракпак теперь не свяжешься. Но Лёша и сам может выбрать… Его самое любимое стихотворение — вот это:
Или вот ещё — тоже здорово. Но только про другие места, где холодно:
Майракпак прислала ему эти стихотворения, и много ещё других — когда он рассказал ей, как стоял над городом и хотел умереть. Она писала, что жить стоит хотя бы для того, чтобы посмотреть разные места на земле. Лёша думал: когда-нибудь он тоже сможет сказать: «Здравствуй, Красное море!» Или — не Красное, какое-нибудь ещё — то, где холодно…
Только он забыл, кто эти стихи написал. Надо выяснить и больше узнать про авторов, вот они и станут его любимыми поэтами — ведь Майракпак их тоже любит! Наверняка, про них можно прочитать в интернете. А потом Лёша выступит за свой класс на фестивале. И тогда, наконец, он станет одним из них, из этих ребят-одноклассников. Все постепенно позабудут, что он был кривляка Хич.
«А у Прокопьева теперь отберут его работу на сайте! — думал Лёша и недобро улыбался. — Ведь обещали же, что отберут».
Но и это ещё не всё было для Мишки. С ним вызвался поговорить молодой историк Николай Юрьевич. Он вёл уроки у старшеклассников и в их классе никого не знал.
— Прикипела я к этому мальчику, — рассказывала ему вчера химичка про Михайлова. — Сердце болит глядеть, как его унижают. Прозвище ему дали, — она поморщилась, — Хича…. Или Хич? Вроде, и так, и так зовут его…. А теперь его ешё и с общего форума прогнали… Не пойму, за что?
Николай Юрьевич покровительственно поглядел на красивую Марию Андреевну.
— И не поймёте.
Она вконец растерялась, и тогда он улыбнулся ей:
— С мальчишками мужчины должны разбираться! А у них в классе по всем предметам — дамы, как я посмотрю…
Перед химией на перемене обсуждали, что вчера было на собрании. Кто-то одно услышал дома от своих, кто-то другое. Были в классе любители всех выслушать и всё совместить, как пазлы — про кого что говорили, кого ругали в этот раз, кого — наоборот, хвалили?
— Я мамку спрашиваю: что, на Прокопьева классуха кричала? То есть на его маму? — рассказывал Игорь Шапкин. — А мамка мне: «Так её вовсе не было». Вот маме, говорит, этого вашего Михайлова велели потом остаться. Она сперва было начала при всех: «Мне мой Лёша рассказывал, я, — говорит, — до сих пор вся негодую, как можно было…».
— Вот даёт Хича, и дома наябедничал! — вставил Катушкин почти с восхищением.
Шапкин отмахнулся:
— Не перебивай! Ну вот, а классная его маме говорит: «После, после…»
Мишка прислушивался к общему разговору.
— Чьи-то родители ещё после самого первого собрания в себя прийти не могут, — как будто в задумчивости произнесла Элька Локтева.
На неё не обратили внимания. Тогда она сказала чуть громче:
— У Ленки Сурковой, например, папа ещё после первого собрания в себя прийти не может. И мама тоже.
— Не надо, Эля, — попросила её Ленка.
— Ну ладно, не после первого, — как будто согласилась с ней Элька. — В октябре где-то оно было, это собрание. Какая разница. В конце октября, когда Прокопьев пришёл…
— Эля, пожалуйста, замолчи, — испугалась чего-то Суркова.
Локтева хихикнула в ответ. Пожала плечами:
— Я что? Я молчу.
«Подумаешь, наругали её на каком-то собрании, — подумал про Ленку Суркову Мишка. — В октябре. А сейчас январь. И они до сих пор всё помнят».
В это время в класс заглянул какой-то чужой учитель. Они его только видели в коридоре. Он поинтересовался:
— Кто здесь Прокопьев?
И Мишке снова пришлось куда-то с кем-то идти.
Чужой учитель привёл его в свой кабинет истории со стендом «Герои разных лет». Возле доски была дверь в небольшую комнату, где было ещё много стендов, наваленных друг на друга, так что едва помещался письменный стол и пара стульев. Учитель закрыл за собой двери, кивнул:
— Мы мужчины. И будем говорить как два мужика. Идёт?