— Обзывательство…
— Я повторю последний раз. Твоя кровь не имеет для меня значения. Даже если бы надо мной висело проклятье предков — что, кстати, весьма вероятно — я бы не прекратил желать тебя.
— Только желать? — Гермиона почти закрыла глаза, опрокидывая голову назад.
— Не заставляй меня говорить эту сопливую фразу, Грейнджер, иначе все это будет походить на тупой маггловский фильм, — Драко почувствовал, как ослабевшие ладони сползают с его щек на шею, и светло-серые глаза потемнели от бурь, образовавшихся глубоко внутри.
— Ты смотрел…
Неоконченный вопрос сиротливо повис в воздухе, потому что Гермиона, кажется, больше не могла говорить. Голова слегка закружилась от того, как резко её опрокинули на жестковатую подушку. Кудри сплелись в ореол, и Драко несколько секунд оценивал это удивительное зрелище, совсем не беспокоясь о том, что Гермиона практически задыхается от нахлынувших ощущений.
— Я могу тебя поцеловать?
— Тебя способен остановить мой отказ? — Гермиона даже не подозревала, что в ней способна проснуться эта непредсказуемая обольстительность. Кажется, она никогда не училась соблазнять мужчин, но Малфой практически ошалел от этих якобы невинных слов, сказанных робким полушепотом.
— Если ты играешь со мной, — глухо произнес он, прежде чем склониться совсем близко к её лицу. — То самое время остановиться.
— Иначе что? — она не понимала, откуда взялась эта наглость, но слова рождались сами, а тело с каждой секундой все больше полнилось горячими импульсами.
— Я мог бы взять тебя прямо здесь, — невинно прокомментировал он, кончиком носа проводя линию вдоль скул. Ощутив жар, приливший к щекам от последней фразы, Гермиона инстинктивно выгнулась, приподнимая таз и соприкасаясь с его бедрами. О, несомненно, он мог её взять. И… — И ты бы отдалась.
— Да, — сдавленно, смущенно пробормотала она и приоткрыла рот, чтобы глотнуть побольше воздуха. Казалось, своим присутствием Малфой уничтожил весь кислород в комнате, а потому стало жарко и влажно.
— Да, — эхом повторил он и уронил голову ей на плечо, заходясь в таком же тяжелом дыхании. В этой игре не было призовых мест. Каждый из них считал другого победителем, а себя — побежденным. Малфой хотел бы дожить до того момента, когда их обоюдное желание могло стать осуществимым, но с горечью понимал, что это невозможно. Если бы чары убили только его! Драко ни о чем бы не жалел. По крайней мере, тогда он мог умереть счастливым. — Спасибо.
Гермиона удивленно вскинула брови и слегка повернула голову. Его теплое дыхание ласкало шею, а пальцы ненавязчиво продвигались вдоль талии, изредка устремляясь к бедру.
— Я бы никогда не простил себя, а ты смогла, — приподнявшись на локтях, он внимательно окинул взглядом маленькое острое лицо, исполненное хмурости.
— Ты виноват, — все же произнесла она, сжимая ладонями ткань на рукавах его рубашки.
— Но не настолько, чтобы не заслуживать прощения.
— Я почти погубил магический мир.
— Почти, — пожала плечами Гермиона и ужаснулась безразличию, проскользнувшему в её голосе. — Я бы могла сейчас назвать много причин, оправдывающих твои поступки, но не стану. Когда-нибудь ты придешь к ним сам, и это будет в тысячу раз полезнее. Читать лекции уже поздно.
— Попробуй! Может, тогда я смогу почувствовать себя менее виноватым, — Драко усмехнулся, приподнимаясь. Холод, сквозивший в словах Гермионы, оскорблял его.
— Нет уж. Это будет твоим искуплением. Рано или поздно нам приходится отвечать за свои ошибки.
— Неужели и Гермиона Грейнджер когда-то оступалась? — фыркнул Малфой, опираясь спиной на стену. Его взгляд устремился в низкий потолок и там замер.
— Да, — она медленно приняла позу лотоса, всем корпусом поворачиваясь в сторону Драко.
— Я ошибалась в тебе. Думала, что могу исправить, как… Знаешь… — Гермиона недолго собиралась с мыслями. — Как неудавшееся зелье.
— Милое сравнение, — Малфой глухо рассмеялся, но его глаза сверкнули злостью. Правда была слишком болезненной, когда лилась из её уст.
— Я лишь говорю о своем дотошном перфекционизме. Это стало настоящим проклятием, и теперь я понимаю, что всю жизнь стремилась к чему-то несбыточному. Вместо того, чтобы быть счастливой, я постоянно бегу в пустоту, которая грезится мне абсолютным светом. Только вот ничего абсолютного нет, даже зла или добра.
— Ты читала слишком много маггловских книжек, — насмешливо прокомментировал Драко, склонив голову чуть набок. — В них все хорошо и прекрасно, даже если герой — последний злодей. Он переносит путь искупления и вдруг оказывается бедным ничтожеством, попавшим в водоворот событий. Только магглы могут придумать такие идиотские сказки. В настоящей жизни слабое зло умирает, а сильное продолжает править миром. Я много думал над тем, почему легенда о Силе до сих пор оставалась лишь сомнительным преданием, и теперь понял. Обряд требует принесения в жертву себя — это осуществимо. Бывают моменты, когда люди больше не способны выносить своей жизненной оболочки. Только вряд ли мы принадлежим только себе и никому больше. Часть нашей души, если она и есть, обитает в чужом теле, управляется чужими словами и взглядом. Эта последняя жертва, которую Сила требует за секреты её разрушительной магии, скрыта в людях, забравших в какой-то момент чужие сердца. Обряд — всего лишь фарс. Сила никогда не восстанет, потому что заключительная жертва неосуществима.
— Почему? — Гермиона нахмурилась, пытаясь собрать в голове воедино все обрывки информации, которые были ей известны об Обряде.
— Никто не станет жертвовать своими любимыми, какие бы великие цели за этим не стояли. Если кто-то способен надругаться над единственным счастьем и уничтожить его — это уже не человек. Только кусок мертвой гниющей плоти. Я бы никогда не смог пожертвовать тобой, потому что ничто, даже мировое господство, не способно толкнуть меня на преступление против единственного светлого, что было в этой жизни. А что насчет тебя? — Драко настороженно замер, стараясь совсем не шевелиться. — Удалось меня исправить? — его горькие слова ударили набатом в самое сердце.
— Нет, — она растерянно опустила голову. — Но я поняла, что зло и добро в одном человеке могут создавать немыслимые контрасты. Именно они заслуживают любви и участия, но не идеальность. Когда я думаю о том, что ты мог быть исключительно вежливым, уступчивым и почти безгрешным, меня тошнит. Свет и темнота вряд ли вообще существуют в чистом виде, и наши поступки постоянно смешивают их в одну неразличимую массу. Эта серость порой кажется темнее, чем она есть, или, наоборот, светлее, однако она все равно не может трактоваться однозначно.
— И что ты хотела этим сказать? — нетерпеливо закусив губу, спросил он. Гермиона выглядела уверенной, пока острый взгляд не вцепился в её лицо. Малфой выглядел раздраженным, и она запоздало поняла, что, вероятно, сильно унизила его врожденное тщеславие. Но у Гермионы и в мыслях не было обижать или отвергать его — напротив, все эти размышления ставили ей в укор прежнее поведение.
— Я не хочу больше притворяться кем-то совершенным и подстраивать окружающих под эти немыслимые параметры. В тебе есть нечто неотвратимо притягивающее меня, и я больше не хочу разбираться в том, свет это или тьма. Первого для меня достаточно, а второе не настолько велико, чтобы оттолкнуть.
Гермиона не решалась поднять взгляд. Признание, даже такое скупое, далось тяжело. Еще несколько месяцев назад они были абсолютно чужими людьми, если не врагами, так почему сейчас она ощущала столь многое, находясь просто рядом? По-прежнему мучал вопрос, что будет после того, как чары спадут. И, хотя оба они молчали об этом, в своих чувствах Гермиона была уверена больше, чем в чувствах Драко, а он, в свою очередь, считал, что симпатия Грейнджер обязательно спадет, когда чары рассеются. Подумав об этом, Малфой даже немного обрадовался, что умрет раньше. Должен ли был он пользоваться последними минутами своего триумфа?
— Ты бы хотела убежать? — внезапно спросил он, разрешая мечтательности на пару секунд проникнуть в его сознание. — Куда-нибудь, где нас никто бы не смог достать?
— Да, — быстро ответила Гермиона, все еще борясь со смущением. — Только если…