— Дело было неделю назад.
— Да-а, вона как оно... — задумчиво пробасил Недан, саженного роста мужик с рано поседевшей окладистой бородой и кулаками-гирями.
Природа не обделила Недана силушкой, но, вопреки молве о покладистом характере богатырей, наградила его строптивым нравом. Он мало праздновал Фетку и всегда поступал по своему усмотрению. Атаман скрипел зубами из-за его непослушания, но терпел, не выгонял из артели, — при необходимости Недан один мог вытащить полную гарву.
Богатырь сильным рывком оторвал заклинившую из-за перекоса дверь, отбросил ее в сторону и вошел в капитанскую каюту. Там тоже все было перемешано, сломано и перебито, будто черти устраивали свой шабаш. Недан присмотрелся. На полу каюты, прикрывшись рваньем лежали трое мужчин. От них исходил гнилостный запах давно немытых тел и разлагающейся плоти. «Неужто мертвяки?» — подумал рыбак сочувственно.
Он нагнулся, чтобы рассмотреть несчастных получше, и тут один из них открыл глаза.
— Капитан, мы уже на пороге рая, — произнес он слабым прерывающимся голосом.
— Откуда знаешь? — зашевелился и второй.
— Сам смотри. Никак святой Петр к нам пожаловал.
— Это невозможно. Нам с тобой рай не полагается. Чересчур много грешили.
— Однако же это так, — настаивал первый. — Вон какая бородища у него.
— Что ж, считай тебе повезло. Твою Фелицию точно в рай не возьмут. Ведьмам полагается иное место. А значит, ты никогда больше ее не увидишь.
Недан не понимал, что говорят чужеземцы. Создавалось впечатление, что они бредят, потому что слабо реагируют на его появление — ни радости, ни каких-то иных положительных эмоций. Тогда Недан позвал Фетку. Обычно с иноземными купцами общался атаман, разумевший несколько языков.
При виде моряков радостное лицо Фетки мгновенно стало кислым. «Эк, угораздило их остаться в живых! — подумал он в сердцах. — Таперича вместо навару одни хлопоты...» Следующая мысль, — коварная и подлая — прокравшаяся в голову атамана, словно тать ночной, пробудила слабую надежду на благополучный исход задуманного им предприятия, но он сразу же постарался от нее избавиться.
Все в руках Господа, и жизнь, и смерть. Помрут они — на то его воля. Выживут... что ж, так тому и быть. А выбросить потерпевших кораблекрушение за борт — это значило обречь себя на скорую гибель и вечные муки где-нибудь во льдах. Не мог потомственный рыбак пойти на такое страшное преступление. Море не прощает подлости. Оно благоволит лишь к сильным и честным.
— Ну чего стоишь?! — набросился он на Недана. — Бери их на руки и ташши в карбас. Да не шибко тискай! А то кости ить поломаешь. Вишь, какие эти немчины[46] квелые.
Фетка быстро определил национальность найденышей, и очень надеялся, что те окажутся пиратами или вражескими каперами, что все едино. Тогда и корабль отойдет ему, как приз, и премию от ганзейцев он получит...
Карстен Роде открыл глаза. И сразу не понял, где находится. Каюта на «Двенадцати апостолах», как и весь корабль, отличалась прочностью, но незатейливостью. В особой красоте купеческая посудина не нуждалась. Ее главным предназначением являлся тяжелый труд. Лишь флагманы ганзейского флота могли позволить себе дорогую отделку и резное украшение на носу. Все это стоило больших денег.
Помещение, в котором находились Карстен Роде, Ганс Дитрихсен и Клаус Тоде (они спали, при этом храп боцмана напоминал медвежий рык), было просторным и светлым, а стены, недавно сложенные из отесанных плах, отливали янтарем — их натерли воском. Моряков положили на полати, застеленные волчьими шкурами, и укрыли одеялами из заячьего меха. В такой постели было уютно, но жарко, и Карстен Роде раскрылся до пояса, чтобы немного остудится. От этого движения его бросило в пот, и он уронил сильно ослабевшие руки на постель.
Голштинец бросил взгляд в «красный» угол и увидел там изрядно потемневшую икону какого-то святого, похожего на покровителя моряков святого Николая Мирликийского, перед которой теплилась серебряная лампадка. Образ словно что-то включил у него в голове. Карстен Роде вспомнил все. И как они плыли на карбасе, и как бородатые русские мужики поднимали их на борт коча, и как потом поили теплым травяным настоем, а затем хлебовом из мучной болтушки, и как после этого потерпевшие быстро уснули, а проснулись уже в телеге, — их куда-то везли.
46
Немчинами (немцами) на Руси считали всех иноземцев, но чаще так называли собственно немцев, шведов, французов и датчан.