— Простите, не знаю вашей фамилии, — потеплевшим голосом спросил Агеев, и незнакомец встрепенулся в искреннем изумлении.
— Ах, я и не представился? Вот какая рассеянность! Тоже, кстати, специфическая черта скромных белорусинов. Задумался, разволновался и забыл. Ковешко моя фамилия. Простите, вы хотели что-то сказать? — учтиво напомнил он, и Агеев замялся: он уже ничего не хотел сказать. И все же сказал:
— Да нет, я так. Подумал, что вот вернулись вы, да не в добрый час.
— Правда ваша! — искренне согласился Ковешко. — Но что делать? Приходится жертвовать. Для батьковщины и в трудный час чем fie пожертвуешь! Правда, и пожертвовать непросто — обстоятельства иногда сильнее нас.
— А вы… где сейчас работаете? Или пока без дела? — осторожно спросил Агеев.
— Ну как же без дела! — удивился Ковешко. — Надо как-то зарабатывать на кусок хлеба. Конечно, в поте лица своего. Даром кормить не станут. Я в управе подрабатываю. Скромно, знаете…
Упоминание об управе снова насторожило Агеева, который уже внутренне расслабился и был склонен думать, что имеет дело с несчастным человеком, по своей вине или безвинно заплутавшим на дорогах жизни. Гость с сокрушенным видом вздохнул:
— У вас, вижу, другая судьба. Не скажу — легче, но проще. Это несомненно. Хотя вы моложе, и этот факт нельзя не учитывать. Молодые все склонны упрощать. Как в силу недостаточного опыта, так и в силу незнания, — рассуждал Ковешко, несколько странно вздернув худой подбородок, вроде оглядывая темный потолок кухни. — А вы, простите, до войны работали, учились?
— Да, учился, — неуверенно сказал Агеев.
— По какой специальности, если не секрет?
— Да я по железнодорожному транспорту, — выпалил Агеев, вспомнив довоенную судьбу Олега Барановского.
— Вот как! Как молодой Барановский, — сказал Ковешко, и Агеев в тревоге взглянул на него. Но вроде тревожиться пока не было надобности — Ковешко как ни в чем не бывало озирал потолок и стены, однако сторожко прислушиваясь к собеседнику.
— Да, так.
— Ну что ж, это хорошо, это вам когда-нибудь пригодится. Не теперь, так после.
— Будем надеяться, — сказал Агеев.
— Будем! — решительно повторил Ковешко и пристально посмотрел в глаза Агееву.
— Я тоже так думаю. Чтоб человеком остаться…
Что-то, однако, все же удерживало Агеева от последней открытости в этом разговоре, может, не совсем ясный для него смысл некоторых высказываний Ковешко, неожиданные повороты его непривычных мыслей. Или, может, то сосредоточенное внимание, с которым он, весь замерев, ждал его ответов на свои прямые вопросы. И все-таки Ковешко, кажется, ничего плохого ему не сказал, пока что ничего не потребовал и не попросил даже. Агеев уже готов был пожалеть, что не обошелся с ним мягче и, может, откровеннее.
— Вот поговорил с хорошим человеком, и на душе легче стало, — вдруг нездоровое лицо гостя растаяло в доброй улыбке. — Отнял время, вы уж извините.
— Ну, недолгое время, — улыбнулся и Агеев, ожидая, что Ковешко вот-вот поднимется из-за стола.
Похоже, тот и в самом деле стал подниматься, скрипнул стулом, но вдруг, согнав с лица улыбку, сказал:
— Я, знаете, еще по одному вопросу… Вы же Непонятливый будете, так мне сказали?
— Кто сказал?
Агеев в замешательстве встал и снова опустился за стол, не сводя глаз с этого так предательски ошеломившего его человека. Тот, однако, горестно вздохнул и сокрушенно развел руками:
— Да вот приходится! Уж вы не удивляйтесь…
Но Агеев уже не удивлялся, он уже понял, с кем имеет дело, ему все враз стало понятно. И он молчал, стараясь теперь угадать, чего в действительности хочет от него Ковешко.
— Тут такое дело. Должен появиться один мужик из Березники… Деревня такая в шести километрах. Будет спрашивать Барановскую, попадью, то есть вашу хозяйку. Так чтоб его задержать.
— Как задержать?
— Задержит полиция. Ваше дело — просигналить… Что делать!.. Неприятно все это, я понимаю. Но необходимо. Массы, они, знаете, развращены большевиками…
— Значит, просигналить?
— Просигналить, да. А то иногда уходят не пойманными. Вот тут на днях бандит появился и ушел. Всех, знаете, кто его принимал, немцы того… Ликвидировали.
— Что ж, спасибо за подсказку, — подумав, сказал Агеев.
С совершенно изменившимся лицом, без тени недавнего восторга и подобострастия, Ковешко поднялся со стула, застегнул свой мятый, поношенный пиджачишко, взял такую же помятую шляпу.
— Так, значит, я буду наведываться. Я очень вас не стесню. Только по делу. А пока довидзення.