— Ну и ну! — сказал Агеев удивленно и озадаченно. — Вот это хозяйка! Что только скажет тебе тетка Барановская?
— Ничего не скажет! — легко бросила Мария, тоже присаживаясь к столу напротив. — У меня с теткой Барановской лады. Она славная женщина.
— Попадья! — в шутку сказал Агеев.
— Ну и что ж! — лукавые глаза Марии округлились. — Ну и что ж, что попадья? Попадья по мужу, а так она народная учительница. Кстати, как и мой папаня.
— А он что, тоже учительствовал?
— Когда-то. Давно. До того, как начал работать в академии.
— Академик, значит!
— Нет, не академик. Просто научный сотрудник, — сказала Мария и, вздохнув, заговорила о другом: — Где теперь моя бедная мамочка? Погибла, наверное. Или, может, в Москве?..
— Все может быть, — сказал он. — А отец что, не на фронте?
— Отца уже нет в живых,
— Умер?
— Да. Четыре года назад…
Они замолчали ненадолго. Агеев ел быстро, по-солдатски, больше орудуя вилкой, меньше ножом. Драники — действительно объедение. Он бы съел и еще столько и не знал, как быть, когда она положила в его тарелку еще два в качестве добавки.
— Нет-нет! — сказал он. — Я уже.
— Так и уже? Съешьте еще два.
— Ну хорошо. Кстати, будем на «ты». Идет?
— Ну знаете… Я как-то не привыкла. А кстати, как ваше имя? Если не военная тайна?
Агеев тщательно дожевывал драник, соображая, как все-таки назваться Марии. Наверное, надо было ей что-то объяснить, но не сейчас же объяснять, и он, подумав, сказал:
— Олег.
— Олег? Хорошее имя. К хазарам собрался наш вещий Олег, — продекламировала она и улыбнулась, зардевшись полненькими, с ямочками щеками.
От него не скрылось это ее смущение, и он вдруг неожиданно для самого себя спросил:
— А сколько тебе лет, Мария?
— О, много! — махнула она рукой и вспорхнула от стола. — Уже двадцать один. Старуха!
— Да, — сказал он. — Девчонка! На шесть лет моложе меня.
— Правда? Это вы такой старый?
— Такой старый.
Что-то игривое готово было войти в их отношения, когда на время забывается действительность и дается воля свойственным их возрасту обычным человеческим чувствам. Но Агеев заставил себя вернуться с неба на землю — страшную землю войны, на которой их поджидало нелегкое и надо было ежеминутно остерегаться худшего. Не до кокетства сейчас с этой милой, но, в общем, видно, довольно беззаботной девчонкой.
— А вы все сапожничаете? — спросила она, наспех убирая в буфет посуду.
— Ты, — поправил он.
— Ну да… Ты.
— Сапожничаю.
— Так много нанесли! Богатым будете…
— Будешь.
— Ну, будешь.
— Богатым не буду, — сказал он. — Потому что бесплатно.
— А вы что, в самом деле…
— Ты, — поправил он.
— Ты в самом деле сапожник?
— В силу необходимости.
— Я так и думала. Командир, наверно? — сказала она и, прислушиваясь к чему-то, чего совершенно не услышал он, замерла у раскрытой дверцы буфета.
— Что такое?
— Вроде… Ходит кто-то…
Агеев вскочил из-за стола, кивнув ей, и она, все поняв без слов, метнулась в сторону кладовки. Сам он откинул крючок и не спеша вышел во двор.
Во дворе, однако, нигде никого не было, только шумел в ветвях клена напористый ветер; жердь, пристроенная им на въезде во двор, была на своем месте. Он выглянул через нее на улицу, но и там было пусто, у тына напротив ходили, что-то поклевывая, две белые курицы со взъерошенными перьями. Агеев, прихрамывая, вернулся во двор и вдруг увидел на огороде под яблоней человека в темном пиджаке и в шляпе. Пригибая голову под низкими ветвями и придерживая рукой шляпу, тот не спеша выбрался во двор, надкусил только что сорванное яблоко. При виде Агеева сладко заулыбался сморщенным, землистого цвета личиком.
— А я вот, знаете, соблазнился яблочком. Оно грех, конечно, но яблоко, знаете, грех не большой. Вполне простительный, пан Барановский, — легко заговорил недавний его знакомый Ковешко.
Агеев молча смотрел на странного гостя, не зная, как говорить с ним: шутя, всерьез, приглашать в хату или удержать здесь. Неприятное чувство уже завладело им, он понял, что это приход не за яблоками, конечно. И он присел на скамью под кленом, сделав вид, что заболела нога. Ковешко, поедая яблоко, остановился напротив.
— Поговорить пришел, — сказал он просто и отбросил огрызок. — Нехай пан попросит в дом.
— Счас, — сказал Агеев, растягивая время, чтобы дать возможность Марии скрыться из кухни. — Нога, знаете…
— А, понятно. Болит? Конечно, будет болеть. Если тяжелое ранение…