Демин представил, каким жалким, обойденным судьбой чувствовал себя Анатолий, когда, придя вечером со смены и отмыв руки от въевшегося черного мазута, надев свежую сорочку, которую сам накануне выстирал, повязав случайный, несуразный галстук, толкался в коридоре, надеясь дождаться Наташу, встретиться с ней, переброситься словом, улыбкой, посторониться, пропуская ее — о, боже! — в туалет или в ванную, и ждал, ждал, ждал хоть какого-нибудь поощряющего жеста, взгляда…
Конечно, ей льстила его робость, преданность, какой бы она ни была. Это всегда лестно.
— Послушай, Толя, — обратился к парню Демин, — а скажи, Селиванова не давала тебе никаких поручений?
— Поручений? А почему вы решили, что она…
— Нет-нет, погоди. Я ничего не решал. Возможно, она тебя предупредила, чтоб ты никому не говорил, поскольку это для нее очень важно. Понимаешь? Я не настаиваю, что дело было именно так, но в порядке бреда могу предположить? Могу.
— Понимаю, — перебил Анатолий. — Поручения были. Несложные, нетрудные… Просила она меня не то два, не то три раза коробки отвезти по одному адресу…
— Коробки? Какие?
— Магнитофоны. Запакованы они были, фабричная упаковка. Дорогие игрушки. Японские, западногерманские. В комиссионках по полторы тыщи.
— А куда отвозил?
— Мужику одному…
— Адрес помнишь?
— Нет, но показать могу. И как звать его, помню — Григорий Сергеевич. Маленький, шустрый, суетливый какой-то… Все лебезит, лебезит, а потом вдруг возьмет да и нахамит. Манера такая. Дескать, я вон какими делами ворочаю, а ты, мразь вонючая, получай трояк за услуги.
Демин ссутулился на кухонной табуретке, зажав, как и Анатолий, ладони коленями. Значит, появляется некий гражданин по имени Григорий Сергеевич.
— Послушай, Толя, а кто привозил коробки сюда? Наташа?
— Не знаю, не видел.
Внезапно дверь распахнулась, и на кухню вошел Василий. Лицо его от возмущения пошло красными пятнами, а дышал он так, будто на пятый этаж бегом взбежал.
— Что?! — заорал он, остановившись перед Деминым. — Расколол пацана, да?! Расколол! Так и знал!.. Ах, твою мать, ты ведь упекешь его! Толька! Я ли тебе, дураку, не говорил? Посидеть захотелось?
— Заткнись, — тихо сказал Анатолий.
— Что?! А ну повтори!
— Я сказал, чтоб ты заткнулся.
— Расколол? — повернулся Василий опять к Демину. — Доволен?
— Очень, — Демин поднялся. — Да, я доволен разговором с вашим братом. Он оказался честным и порядочным человеком. Как я понял, эти качества не вы ему привили. Может быть, лучше сказать иначе — вы из него эти качества еще не вытравили. Трусоват твой старшой-то, — с улыбкой сказал Демин Анатолию. — Ишь запаниковал как… Ну ладно, братишки, не скучайте. Из дому не уходите пока, вдруг понадобитесь…
— А ему, — агрессивно начал Василий, кивнув на младшего брата, — сухари сушить?
— Можно повременить, — улыбнулся Демин.
— Мои показания вас не интересуют?
— Вы хотите сказать что-нибудь существенное?
— Да нет… Я вообще…
— А-а! — разочарованно протянул Демин. — Поговорим как-нибудь после.
Осмотр комнаты Селивановой продолжался. Фотограф в творческом волнении расставлял на столе американские сигареты, японский зонтик, бутылку шотландского виски, стакан с тяжелым литым дном. Понятые сидели на диванчике. Им давно наскучили нехитрые обязанности, и слесарь с дворничихой вполголоса толковали о ремонте парового отопления, о лифте, начальнике ЖЭКа, которому ничего не стоит человека обидеть, о каком-то хаме, повадившемся выбрасывать мусор из окна…
— Странная была студентка эта Селиванова, тебе не кажется? — Участковый кивнул на раскрытый шкаф, в котором висели две дубленки, небрежно брошенные лежали две пары заморских сапог, песцовая шапка…
— Что отпечатки? — спросил Демин у эксперта.
— Вроде чужих нету. Наверняка отвечу вечером.
— А виски?
— Бутылка открыта совсем недавно. Вечером, если не утром.
— Снимки есть?
— Сколько угодно, — оперативник протянул Демину большую папку с фотографиями.