— Как ногу держишь?! — вдруг раздавался его сердитый окрик.
И, срываясь с подоконника, царь выходил на середину зала, показывал, как должно маршировать. Кадеты, внутренне съежившись от страха, смотрели в холодные, жестокие глаза царя и верили бродившему по корпусу
слуху, будто царь приказал четвертовать морского офицера Николая Бестужева, поднять его голову на копье и возить по городу.
«Человек с такими глазами — страшный человек», — думали кадеты и облегченно вздыхали, когда царь наконец покидал корпус.
Больше всего на уроках «шагистики» доставалось Геннадию Невельскому. Из всех кадетов своей роты он был самым юным и самым низкорослым. Во время построений па правом фланге обычно стоял высокий, статный Павел Казакевич или такой великовозрастный детина, как Константин Дросард; левый же фланг всегда замыкал Геннадий Невельской. Иногда кадеты по очереди командовали строем (это называлось прохождением унтер-офицерской службы), за что у всех в ведомости успеваемости значилась высшая отметка — 12 баллов. Против фамилии Невельского такой оценки никогда нс было. Ему не давали командовать строем: на первых же занятиях выяснилось, что он слегка заикается. И, хотя кадеты любили Геннадия, они все же подтрунивали над этой особенностью его речи.
— Не огорчайтесь! — говаривал в таких случаях Геннадию мичман Баласогло, Александр Пантелеевич, прикомандированный к корпусу для обучения кадетов фронтовой службе. — Чтобы принести истинную пользу отечеству и русскому флоту, унтер-офицерских знаний совсем недостаточно. Учитесь энергично, самоотверженно — и вы достигнете своей цели.
Действительно, во всей роте не было другого кадета, который учился бы так энергично и самоотверженно, как Геннадий Невельской.
Часто в воскресные дни, когда кадеты разъезжались к родным и знакомым и классы, спальни, бесконечные корпусные коридоры погружались в необычную тишину, Геннадий шел .в столовую, где в глубине, у стенки, стояла большая модель фрегата. Он останавливался у корабля, пристально всматривался в его оснастку и шепотом повторял: «Фок-мачта, грот-мачта, бизань-мачта, кливер, бом-кливер, марсель, брамсель...» И все эти слова звучали для него, как самая сладостная музыка. Затем Геннадий поднимался на хоры, где в бесчисленном множестве валялись обрывки канатов, и начинал вязать узлы, счаливать тросы, плести маты. Потрудив-
шись на хорах, Геннадий отправлялся в компасный зал, небольшую комнату с четырьмя кафельными печами по углам, в которой паркетный пол был выложен в виде огромной компасной картушки. Геннадий становился в центре «компаса» и давал волю своему воображению.
Вот он стоит на корабельном мостике. Корабль идет фордевиндом. Но нужно менять курс. Геннадий четко командует. Матросы лихо кидаются к парусам. Корабль отклоняется в сторону. И мальчик, чуть приподнявшись на носки, медленно поворачивается. Но вот раздается команда: «Так держать!», Геннадий твердо опускается на каблуки — это значит, что корабль взял нужный курс.
Вечером в корпус возвращались из отлучки все воспитанники. Несмотря на царившую здесь строгую дисциплину, им трудно было сразу войти в ее рамки после целого дня, проведенного на свободе. До поздней ночи в спальнях роты царили шум и веселье. Одна затея сменялась другой, а главным зачинщиком всяких шуток, игр и борьбы бывал Геннадий. То ои предлагал играть в чехарду, и все кадеты выбегали в коридор, скакали друг через друга; то устраивал «взятие на абордаж» — двое рослых кадетов сажали на плечи двоих поменьше, и те старались свалить друг друга на пол; а то, при общем смехе, он пускал уснувшим кадетам в нос «гусариков» — свернутую трубочкой бумагу.
И не раз после таких забав против фамилии Невельского в журнале по поведению появлялась грозная цифра 8. За более низким баллом следовало отчисление из корпуса. Но все преподаватели и даже директор Иван Федорович Крузенштерн знали, что кадет Геннадий Невельской, несмотря на живость своего характера, самый прилежный воспитанник и никто в его роте не учится так блестяще.
Все помыслы и интересы Геннадия были сосредоточены на занятиях. Сидя в классах, он часто думал: вот за такими же столами учились когда-то Головнин, Лазарев, Рикорд и многие другие прославленные русские моряки. Тут же получил начатки морских знаний и сам Крузенштерн. Возможно, вот так же они простаивали часами у этих карт, мечтая о будущих плаваниях и открытиях. И Геннадий учился со всем пылом, лелея мечту стать их достойным преемником.
Больше всего он любил заниматься географией, историей и математикой. Товарищи по классу даже подсмеивались над его склонностью к запутанным математическим задачам, называя его Архимедом.
...Так промелькнули годы учения в корпусе: осенью, зимой и весной — в классах, а летом — на палубе корпусного фрегата, в плаваниях между Кронштадтом, ЛЙ бавои и Данцигом. (
В январе 1831 года Геннадия произвели в гардемарины, и он с гордостью надел первые в его жизни погоны.
А в конце 1832 года шестьдесят восемь воспитанников Морского кадетского корпуса были допущены к выпускным экзаменам.
Для проведения экзаменов Николай I повелел учредить специальную комиссию. Ее возглавлял председатель ученого комитета генерал-лейтенант Голенищев-Кутузов, а в состав комиссии входили вице-адмирал Колзаков, контр-адмиралы Шишмарев и Сущев, несколько капитанов 1-го и 2-го рангов.
В день экзаменов в комиссию поступил рапорт директора корпуса: «Из числа представленных на испытание унтер-офицеров и гардемаринов А. Озерский, ГЗ Кузнецов, Г. Невельской... (перечислялось десять имен)... выбраны для офицерского класса. По отличной их нравственности, по наукам, по знанию их иностранных языков и особенно по примеченной в них страсти к усовершенствованию себя в высших науках, они подают несомненную надежду, что окажутся сего отличия весьма достойными, и я вполне уверен, что и комиссия при предстоящем испытании их в науках усмотрит, что они оправдывают таковой выбор начальства. Вице-адмирал Крузенштерн».
К рапорту директора корпуса были приложены списки испытуемых и ведомости по наукам, поведению и фронтовой службе.
Долго и тщательно испытывала комиссия каждого кандидата в офицеры. Особенно пристрастно подвергалась экзамену группа воспитанников, избранных для зачисления в офицерские классы. Но дольше всех экзаменаторы испытывали гардемарина Невельского. На все, даже самые каверзные вопросы, не предусмотренные программой, Геннадий отвечал так, что все присут-
| 2. Подвиг .шшдрала. I |
|---|
|
евельского
17
ствовавшис пришли к единому мнению: это лучшим ив лучших, и экзаменаторы горячо поздравляли Крузенштерна, воспитавшего в стенах корпуса такого вамеча-тельного юношу. Никто из членов комиссии не усомнился в том, что Невельской — достойнейший кандидат в офицеры, что перед ним открывается широкая морская дорога.
«Офицер Российского флота! Неужели это радость осуществленной мечты? — спрашивал себя Невельской и сам отвечал: — Нет, только сейчас, в офицерских классах, начнется настоящее изучение морского дета».
Едва улеглось волнение, сопутствующее экзамену, как по корпусу разнеслась весть: князь Меньшиков, начальник Морского штаба и вершитель судьбы Российского флота, прислал Крузенштерну письмо. Князь писал: «Государю императору угодно выпускаемых в офицеры гардемаринов и кадетов Морского корпуса смотреть в Аничковом дворце, в будущее воскресенье, то есть 18 сего декабря, в 2 с половиной часа пополудни».
... В назначенный день и точно в указанный час шестьдесят восемь юношей, затаив дыхание и замерев в строю, стояли в большом дворцовом зале. Николай I, в сопровождении свиты, медленно проходил вдоль строя. Идя рядом с ним, Иван Федорович Крузенштерн поочередно представлял царю выпускников и давал каждому из них краткую характеристику.