Кантемир страдал и от болезни и от того, что работал не в полную силу, что-то упускал, за чем-то не доглядывал, и в начало нового 1744 года, вслед за очередной реляцией, написал просьбу императрице Елизавете Петровне:
"Уже тому близ 4 месяцев, как и до того дряхлое мое здоровье повседневно ослабевает, изнуряется, так что ныне нахожусь в крайне худом состоянии, не могучи нимало что есть без рези в желудке, терпя по все ночи жестокие жары и кашель, которого продление и чахотку мне навести может.
Для освобождения себя от сей болезни во время 4-х годов я употребил все возможные способы, каковые от здешних докторов мне были предписаны, и ни одного из них я уже не миновал, но все советы их до сих пор явились бесполезны".
Кантемир доложил далее, что консилиум пяти лучших парижских врачей присоветовал ему оставить лечение водами, как ранее отказались от лекарств. Решили теперь искать здоровья в умеренном питании и движении тела, а наипаче в какой-либо приятной и недолгой поездке, в которой мог бы он воздух переменить и отбыть нынешнюю свою меланхолию. Полезна была бы езда в Италию за добротою тамошнего воздуха, на срок четыре месяца, и он всеподданнейше просит разрешить ему отпуск и пожаловать из казны денежную помощь, потому что своих Средств не имеет, а болезнь требует немалых расходов…
Рескриптом от 14 февраля 1744 года Кантемир был извещен, что в отпуск можно, о деньгах же говорилось в записке Алексея Петровича Бестужева так:
"А что ж в случае такого позволения, — насмешливо разъяснял вице-канцлер, — просите о награждении, то вам самим небезызвестно, что вы, будучи в характере полномочного министра, посольское жалованье, и больше, нежели другие наши послы, почти два года получали, так что мы не инако думать причину имеем, как что оного вам с излишеством ежегодно доставало, яко вы по нынешнему вашему характеру расходы соразмерять могли".
"Мы" обозначало государыню Елизавету, а думал вместо нее в данном случае и написал вице-канцлер, который сам же не переслал своему полномочному министру в счет жалованья за два года — 10 000 руб., не оплатил наем дома за четыре года — 6700 руб., не возместил чрезвычайные расходы на сумму 700 руб., отчего министр вошел в долги у парижских банкиров и лишился кредита.
Поездка становилась невозможной. Однако лечиться было необходимо, и, сообщив об отказе в казенном пособии Воронцову, Кантемир просил его больше о деньгах не упоминать, потому что он постарается кое-что добыть сам. "Я сколько можно стараться буду тот недостаток дополнить продажею каких уборов, или учредя теснейшую экономию в оставляемом моем здесь доме, и уменьшая сколько возможно расходы дорожные. А то подлинно как перед богом, что я ни одной копейки накопить не мог. Однако ж за тем я не скуден в уборах домовых и в серебряной посуде. Жалованье ж мое не знаю для чего так велико и чрезвычайно кажется".
Надежды на отпуск и радость от мысли, что продажа серебряной посуды и вещей даст средства на лечение по новому способу, позволили Кантемиру продиктовать благодарственное письмо императрице.
"Отъезжая из Парижа в Италию, — записывал Гросс, — я найду там лето и избегну здешнюю зиму, которая мне смертельна. От вашего материнского милосердия и другую высочайшую милость ожидаю и рабски, сколько могу прилежно, о том прошу, чтоб к наступающему новому году меня от здешнего двора отозвать в отечество…"
…В отечество, которого не видел и о котором ежедневно думал двенадцать долгих лет…
Мари обратила внимание, как резко похудел Антиох. Он не жаловался, но она замечала, каких усилий стоит ему сохранять привычную бодрость.
В этот вечер на улицу Бурбон Кантемир пришел неожиданно.
— Мари, — сказал он устало, — мне надо с тобою серьезно поговорить.
Мари передала маленького Пьера няне и прошла за Антиохом в гостиную, села рядом с ним, взяла его слабую руку в свои.
— Что случилось?
— Я скоро умру, Мари, я это чувствую,
Мари молчала. На лице ее не дрогнул ни единый мускул. Она только немного побледнела, или это ему показалось?
Начатый Кантемиром разговор был для Мари продолжением давнего и нескончаемого диалога, который она вела с ним почти целый год, с момента рождения второго сына — Пьера. Именно тогда, увидев, как Антиох, взяв на руки малыша, замер, отрешенно глядя в пространство, и то ли от боли, то ли от тяжких мыслей застонал и опустил его тотчас в колыбельку, Мари поняла, что счастью ее пришел конец.