Нелегко приходится человеку, посвятившему себя пауке. Не только нет прямой пользы или выгоды от этих занятий, но даже похвалы.
"Златой век до нашего не достигнул рода", — записал Кантемир и остался доволен написанным. Да, теперь не времена Петра Великого, иные нравы, иные порядки.
Ныне, чтобы прослыть Платоном, достаточно уметь танцевать и кое-что играть на флейте. Чины и почести таким "мудрецам" обеспечены. Церковный служитель, с трудом одолевший часовник, претендует на должность епископа. Рядовой, умеющий подписать имя, убежден, что имеет право стать фельдмаршалом. Подьячий жалуется, почему он — не судья, гордясь умением красиво переписать бумагу…
Кантемир стремился в конец сатиры поставить наиболее значительные стихи, которые подводили бы итог сказанному и запоминались бы. Тяжело умному пребывать в забвении. Но все-таки нужно быть мужественным, довольствуясь теми радостями, которые предоставляет сама наука, и не стремиться к знатным людям.
Точка. Вот оно — счастье. Изнеможение и блаженная усталость овладели Антиохом. Какое счастье написать то, что должен был написать! Ах, как хорошо!
Болели все косточки, шея, хотелось пить. Вот так всегда. Нельзя не писать. Измучишься, пока не возьмешься за работу. Пока работаешь, измучишься вдвойне, просто изнеможешь от тяжести отыскания нужных слов и мыслей. В награду — одна секунда радости, когда расправляешь усталую спину.
— Василий, — позвал он камердинера.
Никто не ответил. Видимо, Василий задремал. Звонок куда-то исчез. Отыскивая его, похлопал по листам бумаги, пытаясь нащупать, но так и не нашел.
Антиох приоткрыл дверь в соседнюю комнату. Василий, старый слуга отца еще по Молдавии, дремал, сидя в кресле. Многолетняя служба приучила его чувствовать приближение барина и мгновенно стряхивать с себя сон.
Антиох хотел попросить стакан чаю, но вдруг неожиданно для самого себя сказал:
— Я, братец, стихи сочинил. Может, послушаешь?
Старый молдаванин разгладил седую бороду:
— Почитай, князюшка, ваша светлость. Батюшка твой, бывало, покойный князь Дмитрий Константиныч, тоже все писали, да только никогда мне ничего не читывали. Строги были очень.
Кантемир принес рукопись, разложил листы по порядку и стал читать, поглядывая на Василия. Тот одобрительно покачивал головой и, казалось, испытывал удовольствие. Но от Антиоха не укрылась подавленная зевота.
Он прервал чтение, раздосадованный.
— Ступай спать, — сказал он Василию невольно резко и, повернувшись, пошел к себе.
За спиной прозвучал виноватый голос камердинера:
— Не серчай, князюшка. Я, может, не уразумел чего, так ты растолкуй. А что не побрезговал, с барской забавой познакомил, за то спасибо.
Антиоху стало совестно.
Василий продолжал виновато:
— Хорошо, коли господь вразумит, грамоте обучит и словам разным мудреным. Повеса у тебя в песне радуется, что не учен, а я бы, к примеру, поклонился низко за грамоту.
Лицо Василия было добрым, встревоженным. Кантемир потрепал старика по плечу:
— Прости меня, Василий Ильич. Это я во всем виноват. Пишу непонятно.
Вернувшись в кабинет, Кантемир с грустью подумал, что еще не скоро суждено ему познакомиться со своим читателем. Читатель вовсе не тот, кто прочитывает твое сочинение, а тот, кто его понимает. Счастье автора лишь наполовину заключено в сочинительстве, а вторая его половина — в читательском признании.
Движимый нетерпением обрести своего читателя, Кантемир решил пояснить трудные и непонятные места сатиры, как это делалось при переводе на русский язык произведений древних авторов. Его учитель Иван Ильинский преподал ему в свое время превосходные уроки составления комментариев. Он сопровождал ими трактат отца "О мухамеданской религии".
Важно только ничего не упустить, предусмотрев все, что может оказаться неясным будущему читателю.
Вот и опять — труд. Какой-то час назад он испытывал страшную усталость и одновременно радовался свершенному. Теперь же вновь одержим нетерпением работать, довести до конца задуманное.