Сейчас, невольно сравнивая те довоенные записи с нынешними, он с отчаянием замечал, как возросла заболеваемость. Виной тому, конечно, война.
Война… Каждый человек смотрит на ужасы войны своими глазами. Строитель, например, в ужасах войны в первую очередь замечает развалины — гибель творения рук своих; крестьянин-хлебороб видит израненные поля, втоптанные в землю сапогами солдат, колесами орудий и гусеницами танков несозревшие колосья хлеба… А врач? Врач прежде всего видит разрушение самого ценного, что имеют люди, — здоровья. Врач видит печальные детские глазёнки, тонкие, как спички, детские ножки, искривленные рахитом от недоедания. Врач видит кровь, раны, смерть.
Стихнет война, будут написаны о ней книги, будут воздвигнуты памятники героям, будут судимы и наказаны изменники и военные преступники. На развалины придёт строитель, возьмёт в руки мастерок, и встанут дома ещё краше и добротней разрушенных. Придёт хлебороб, распашет извилистые окопы, заровняет воронки, сотрёт с лица земли гусеничные следы, и зашумят поля хлебами… А врач? Врач будет лечить старые, часто открывающиеся раны. Но врач знает, что не бесследно проходят для человечества и для будущего потомства раны, голод, страх.
Можно с точностью до копейки подсчитать материальный ущерб, нанесённый народному хозяйству. Но как подсчитать ущерб, нанесённый войною здоровью человечества?
Нельзя учесть неисчислимое…
Мысли Бушуева прервала Майя.
— Фёдор Иванович, вы ещё не ушли домой?
— Здесь отдохну, что-то нога разболелась, — ответил он. — А тебе пора уходить. Уже темно.
— А я только маленькой темноты боялась, — улыбнулась она.
Майя отворила дверцу тумбочки и достала оттуда большое чуть желтоватое яблоко.
— Фёдор Иванович, посмотрите, какая прелесть. Для вас берегла, — весело говорила она, подбрасывая на ладони, как мячик, яблоко.
Фёдор Иванович нахмурился, упрекнул:
— Ты видела, здесь были дети, разве не могла отдать им.
— Что поделаешь, детей было много, а яблоко одно. Я не Исус Христос, чтобы накормить одним яблоком всех детей города. Давайте пить чай. Помню — вы любите с яблоком…
Что он мог возразить этой хитрой Майе, которая знала все его привычки и любимые лакомства. Но на этот раз он всё-таки от яблока отказался и посоветовал:
— Отнеси больному Казакову.
— Казаков отлично накормлен, а мы будем пить чай, — стояла на своем Майя.
— Не время чаёвничать, уже поздно. Поспеши-ка домой, — сказал Фёдор Иванович.
— Успею.
— Не будь ребёнком, — рассердился он. — Разве не знаешь, что ходить по городу очень опасно, разве не знаешь, что кругом патрули, которые стреляют даже в призраки.
Майя улыбнулась.
— Я не призрак, а человек живой.
— Прибавь — легкомысленный!
Эти слова ещё больше раззадорили Майю.
— Фёдор Иванович, что я слышу! — смеясь, воскликнула она. — Когда-то вы говорили о моей серьёзности, даже в пример другим ставили…
— Не притворяйся, Майя, — отмахнулся он. — Я вижу, тебе совсем не весело.
Майя оборвала смех.
— Да, вы правы — не очень весело. А что касается патрулей, не волнуйтесь, я им могу показать вот это. — Она достала из кармана какую-то бумажку, на которой, точно кровавое пятно, краснела немецкая печать.
— Пропуск? — удивился Фёдор Иванович.
— Как видите — пропуск. Могу ходить по городу в любое время.
— По всей вероятности, кто-то вручил тебе этот пропуск не для того, чтобы ты ходила на чаи.
— Тоже верно, — согласилась Майя. — Откровенно говоря, пришла я сюда не для того, чтобы угощать вас яблоком. Ночью в больницу из леса явится один человек. Я должна кое-что передать ему. Вы не возражаете, если встреча состоится здесь?
Фёдор Иванович покачал головой.
— А разве моё возражение помешает встрече, разве раньше ты спрашивала разрешения, а встречи-то, наверное, здесь уже были. — Фёдор Иванович подошёл к ней, заглянул в глаза. — Знай, Майя, я тебе не помеха, я твой союзник. Помнишь, я просил тебя сказать обо мне товарищам. Ты говорила?
— Извините, не успела.
— Не успела? Как же так, Майя, — с обидой продолжал он. — Я надеялся, я верил.
— Завтра кое-кто придёт к вам.