— А если я вас попрошу вспомнить? — В голосе коменданта прозвучала плохо скрытая угроза.
— У меня очень плохая память… Впрочем, дома подумаю и наверняка вспомню, у меня есть кое-какие записи, — сказал Фёдор Иванович, берясь за дверную ручку.
— А я заставлю вас вспомнить здесь! — не выдержал комендант.
Фёдор Иванович взглянул на него, увидел злые свинцовые глаза, плотно сжатые губы и понял, что мысль о свободе была напрасной, что Николаев ничего не сказал им и комендант просто-напросто пустился на неумную хитрость, притворившись вежливым, а теперь окриком «Я заставлю вас» выдал себя с головой.
— Назовите только один номер, и вы свободны. Молчите? Я вам не советую молчать.
А Фёдор Иванович молчал. Он старался не слушать разъярённого коменданта и думал о другом.
— Доктор Бушуев, мы с вами взрослые люди. Послушайте, что я скажу вам, — силясь быть спокойным, продолжал комендант.
«Можешь говорить, сколько угодно, мне наплевать на твои слова», — отмахнулся Фёдор Иванович.
— Послушайте, доктор Бушуев, — продолжал тот, — когда-то моя жизнь была в ваших руках, и вы спасли её. Теперь ваша жизнь тоже в ваших руках, постарайтесь спасти её. Подумайте — жизнь прекрасна. Посмотрите кругом — цветут сады, поют птицы… Я даю вам слово офицера, если вы кое-что сообщите мне, только мне одному, вы будете свободны и можете уходить на все четыре стороны. Подумайте, доктор. Мое сердце, так искусно заштопанное вами, хочет искренне помочь вам. У вас хорошие руки, у вас хорошая голова, и будет очень, очень печально, если ваши руки не смогут держать хирургический нож, а голова не сможет думать над операциями. Это будет очень печально. Подумайте, доктор, людям ещё нужны ваши руки…
И Фёдор Иванович нарушил свою клятву, он заговорил:
— Да, господин комендант, ваша жизнь была в моих руках. Да, моя жизнь теперь тоже в моих руках, но я не хочу покупать её ценой предательства моих товарищей. И запомните, господин с заштопанным сердцем, — русский врач заштопал ваше сердце и не жалеет об этом, русский солдат проткнёт ваше сердце — и русский врач тоже не пожалеет об этом.
От резкого удара Фёдор Иванович потерял сознание. Когда он очнулся, увидел доктора Корфа. Немецкий врач в недоумении посматривал то на русского коллегу, то на коменданта.
— Я решительно ничего не понимаю, за что вы его, герр комендант? — спросил он у Дикмана.
— За что? Он партизан! — крикнул полковник.
— Партизан? Коллега партизан? — спросил остолбеневший доктор Корф. Лицо его перекосилось от страха. Он попятился назад и вдруг истерично закричал: — Партизаны! Партизаны! Здесь все партизаны! — Доктор Корф толкнул плечом высокую тумбочку, на которой стоял гипсовый бюст Гитлера. Лупоглазое изваяние фюрера шлёпнулось на пол и раскололось.
— Партизаны! — доктор Корф бросился к двери и побежал, крича во всё горло: — Партизаны!
Полковник Дикман чертыхнулся и снова подступил к доктору Бушуеву.
— Не принуждайте применять к вам силу. Отвечайте, зачем и кому были нужны тол, горючая жидкость?
И в это время за окном, в стороне лагеря, раздался взрыв, а вслед за ним послышались приглушённые выстрелы.
И снова Бушуев нарушил свой обет, он заговорил:
— Ты, комендант, ждал ответа. Слушай — за меня отвечают мои друзья.
Вбежал обезумевший от страха гестаповский офицер.
— В лагере идет бой! Связь прервана…
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Опять неудержимо бушевала весна и опять земля, как невеста перед свадьбой, примеряла свои новые наряды.
Всякий раз, когда генерал Казаков приезжал с женой Наташей в отпуск, чтобы отдохнуть среди тех лесов, где партизанил когда-то, он не забывал заглянуть в городскую больницу. Вот и сегодня. В просторном больничном коридоре он попросил нянечку, чтобы та позвала операционную сестру Майю Александровну.
— Подождите немножечко, она сейчас на операции с Филиппом Фёдоровичем, — ответила нянечка.
Генерал Казаков знал, что Филипп Фёдорович — это Филька, сын доктора Бушуева.
Когда-то суровой осенью сорок первого года мальчик остался один у разбитой бомбой машины. Сражённая осколком, недвижно лежала в запылённой придорожной траве его мама. Незнакомые добрые люди увезли мальчика на Урал в детский дом.
Однажды туда нежданно приехала тетя Майя и рассказала мальчику о гибели отца — расстреляли его на следующий день после того, как лагерь был разгромлен восставшими пленными. Двенадцатилетний мальчик плакал, он долго плакал, и тетя Майя плакала вместе с ним.