— Черт-те что... Несуразица какая-то. А так...
В раздумье он поднялся на крылечко, обернулся назад, с тоской посмотрел на зубчатый ельник, где изредка громыхали охотничьи выстрелы, успокоил себя: лес, он никуда не уйдет. Надо сначала головоломку решать. Сходить, что ли, к братве, посоветоваться?
Он почувствовал, что пока не решит дедушкино дело — душевного покоя не видать.
— Принеси-ка, Надежда, мою амуницию, переоденусь, — проговорил, войдя в дом. — Вылазка в лес пока отменяется.
— Садись за стол. Завтрак готов.
Сел Борис Тимофеевич за стол, вилкой вооружился, а тут сразу же стук в двери, настойчивый, требовательный. Не ко времени он, этот стук, да делать нечего, хозяин отодвинул тарелку, посмотрел на жену и крикнул:
— Заходите, чего уж там. Открыто!
И гость пожаловал.
Ввалился собственной персоной сосед, шутливо поклонился чуть ли не до земли:
— Хлеб-соль. Приятного аппетита, стало быть.
— Заходи, заходи, Николай Васильевич. Топай к столу.
Николай Васильевич Чугайнов, русоволосый детина лет тридцати, недавно ездил в Кудымкар, где утвердили его уполномоченным контрольной комиссии окружкома партии по Косинскому району. Жил он по соседству с Боталовыми.
— Ну, как он, твой выходной? — спросил хозяин.
Николай Васильевич только руками развел:
— Выходной мой — тю-тю! С полчаса назад вызвал сам первый, приказал немедленно отправляться на село. Задание такое: подготовить материалы на бюро о ходе хлебозаготовок. И еще к тебе шугнул. Найди, говорит, товарища Боталова, скажи, пусть в райком зайдет.
— У нас же баня сегодня! — не выдержала Надя. — А вечером в клуб собирались. Посиделки там.
— Обожди, — мягко остановил ее муж. — Баню и клуб пока никто не отменял. И повеселимся, и попляшем.
— Да чего уж тут... Не впервые.
У первого секретаря райкома партии Егора Кузьмича Густоева, человека пожилого с задумчивыми усталыми глазами, Борис Тимофеевич Боталов пробыл не более четверти часа. Районный руководитель умел ценить время, был краток.
— Обстановка круто переменилась. Ты уж извини, товарищ Боталов, прошу понять. Позвонили из округа: прибывает к нам обоз с переселенцами. Эта партия направляется в поселок Усть-Коколь. А поселок, как ты знаешь, к приему людей не готов. Имею сведения, что прораб там безобразничает: присвоения, приписки... Задание тебе, Борис Тимофеевич: выезжай сегодня же в Усть-Коколь. Разберись во всем на месте, прими строжайшие меры. Поселок должен быть готовым к приему людей.
— Ясно, — мотнул головой Борис Тимофеевич.
Секретарь райкома встал из-за стола, заложив руки за спину, ссутулясь, заходил из угла в угол:
— Это еще не все... Да, это еще не все. Сообщили утром из Кочевского райкома: пришел с повинной в отдел милиции подручный тамошнего главного бандита Гришки Распуты некий Рисков. Он сообщил, что Гришка Распута и наш бандит Курай договариваются об объединении. Наша задача ясна: не дать нм такой возможности. Объединятся — могут еще натворить бед. Они знают, что обречены. Вот и ударятся перед гибелью во все тяжкие.
— Наша задача, — проговорил твердо чекист, — разбить обе банды по частям. Так мы и сделаем.
— В том-то и дело. По частям бить гадов будем, легче расправимся. Надо сорвать их планы. Надо бы узнать, где бандиты намечают встречу, когда. Тот Рисков, к сожалению, об этом сообщить не смог.
— Вот поинтересуюсь по пути в Усть-Коколь. Может, и узнаю что дельное. Бродит там один...
Секретарь райкома пожал ему руку, пожелал успеха.
Из села выехали после полудня. Около семидесяти километров было от Косы до нового лесного поселка Усть-Коколь, путь неблизкий — вымотаешься в седле. Выезжая за околицу, всадники договорились без остановок сделать сорокакилометровый переход — до деревни Дениной, там переночевать у родителей Николая Васильевича (он был денинский), а завтра уже и доскакать до поселка.
Места за Косой равнинные, песчаные, но встречаются и болотистые, прямо-таки гиблые. В дождливую пору на таких участках грязь стоит непролазная, по брюхо лошади, — божье наказание для пешего и конного. Но лето нынче стояло жаркое, сухое. Топучие болота высохли, дорога наладилась, укаталась.
Начинался листопад. В закате лета такая пора самая грустная. Ярко-оранжевым огнем на обочинах полыхали рябины. В воздухе струились невесомые паутинки, тихо шуршала падающая листва. Стояло бабье лето.
Всадники ехали конь о конь, переговаривались. Борис Тимофеевич сокрушался:
— Жена баньку затопила небось. Уж так хотелось, так хотелось поласкать себя веничком.