Власов присутствовал на суде. Слышал ужасные подробности деятельности Тивуртия — Алексея Накорякова.
Вот лишь некоторые показания.
Аглаида Антонова:
— На моих глазах была сожжена двадцатилетняя девица.
Анифаиса Капаева:
— Голодной смертью умерла девица Марфа, сорока лет. Она голодала по приказу Тивуртия.
Еще одно показание — Феофилы Антоновой:
— Однажды из деревни Мураши Тивуртий увез куда-то инокиню Агнию. Вскоре он привез ее мертвой — ее утопили. Нам же Тивуртий объявил, что Агния умерла своей смертью. Но я знаю, что это не так.
Подсудимая Скворцова:
— При мне голодала девица Олимпиада, двадцати двух лет. Потом я уехала в Казань. Позже мне Тивуртий передал, что Олимпиада якобы попросила сжечь ее на костре, что и было сделано.
Власов, слушая, вытирал со лба холодный пот. Слушал и размышлял: «Зачем же вы скрывались от нас, от чекистов, бедные люди? Мы ведь жизни ваши спасали, будущее ваше и детей ваших. Идите, обманутые, с нами, становитесь в наш строй».
И вот, наконец приговор. Власов слышит четкие слова.
— ...Суд считает: враждебная деятельность сектантов полностью доказана...
Из зала суда Павел Иванович уходил с тяжелым осадком на душе. Закончилось очередное «дело», позади тревоги, волнения. Вроде бы радоваться надо — зло помог пресечь, — но вспоминал бесцветные глаза Тивуртия, Скворцовой, и опять наплывали тяжелые думы. Ну что бы людям не жить одной дружной семьей, не заниматься одним добрым делом? Ан нет! Неймется кое-кому, мутят воду. И сколько ж нужно еще сил приложить, чтобы очистить родник жизни нашей!
На улице было не холодно — не более десяти градусов мороза. Падал редкий снег. Он ложился на пальто, на шапку, при свете уличных фонарей игриво посверкивал. Власов шел не спеша, стараясь настроить свои мысли на веселый лад. Послезавтра — Новый, 1940-й год. Надо будет обязательно сходить с детьми в городской сад. Взять санки — и самых маленьких повезти в санках. И там, в еаду, он вдоволь покатает ребятишек с зеркальной горки.
Главари придела были преданы справедливому суду, но зло, чувствовали чекисты, еще до конца не пресечено, не все еще ниточки связей оборваны. И убедились в этом они довольно скоро.
Шестого марта в Кунгурский городской отдел областного управления НКГБ обратился рабочий подсобного хозяйства лесхоза Иван Григорьевич Ерофеев со следующим заявлением:
«Как я недавно узнал, знакомая моей сестры Громова Марфа в настоящее время ведет странный образ жизни: она нигде не прописана и прописываться не собирается.
В разное время в разговоре со мной Громова высказывала антисоветские измышления, заявляя, что она будто состоит в каком-то кружке верующих...»
И далее шел пересказ измышлений. Для Павла Ивановича и его товарищей — Александра Сонько, Андрея Шалаева, Ибрагима Кадырова — не новых.
Прочитав заявление, Власов полузакрыл глаза, долго сидел неподвижно. Размышлял, что делать, как действовать. И лучше прежнего, опробованного уже плана ничего не находил. «Надевай-ка снова, Павел, — говорил он сам себе, — сапоги, те, что повыше, да потрепанную шапку-ушанку, фуфайчонку, палку суковатую бери в руки и — в путь. Ты Урал и с той и с другой стороны не один раз измерил своими широкими шагами, придется еще разок постранничать...»
Правда, Матрена Ивановна начнет серчать-хмуриться: «Опять меня оставляешь с этим детдомом?» — и кивнет в сторону расшумевшихся ребятишек (к тому времени у Власовых их было семеро: пять своих и два приемных — сироты Витька и Галина). Сказать-то так она скажет, да тут же начнет тебя в дорогу собирать: найдет за шкафом ту самую палку, сапоги смажет, съестного на всякий случай положит. И даже перестанет тяжко вздыхать, чтобы не расстраивать тебя перед долгой отлучкой.
Вечером ты дашь своему подразделению конкретное задание, а рано утром по заснеженным мартовским улицам заспешишь... Куда заспешишь? Ты уже разработал маршрут: Кунгурский район; ребята же поедут в Ординский и другие районы.
Главная задача — установить адреса явочных квартир, где главари секты проводят враждебную деятельность среди рядовых сектантов.
На попутных машинах и лошадях Власов доехал до села Лобанове, а дальше — по Сибирскому тракту — пешком.
Приближалась середина марта. На Урале в такое время не редки еще тридцатиградусные морозы. Но нынче день выдался весенним, на чистом небе светило — до боли в глазах — уже позолоченное, а не багровое, как зимой, солнышко. Вдоль тракта небольшими стайками шмыгали воробьи, с криком и суматошной дракой налетая на свежий конский помет или пучок соломы, оброненный местным возницей, доставлявшим с дальнего поля корм колхозному скоту.