— Как вы меня утешили! Но вот, взгляните, — и судья протянул пастору выдержку из религиозного журнала, обведенную цветным карандашом.
Пастор, прочитав, даже фыркнул в знак справедливого негодования.
— Ну и ну! — воскликнул он. — Попался бы мне на глаза тот, кто это написал! Хотел бы я встретиться с ним. Ну и христианин, нечего сказать! Очень интересно было бы о нем разузнать поподробнее! Не судите, говорит он, и тут же судит сам. Я ставлю под сомнение и его духовное призвание и его сан!
— Значит, вы не думаете, что он выражает нечто вроде официального мнения?
— Официального мнения? Что вы, сэр, ни в коем случае!
— Знаете, — сказал судья, — я плохо сплю, мне снятся дурные сны, самые настоящие кошмары. Конечно, тут и речи быть не может о нечистой совести. Такую возможность я полностью отметаю.
— Еще бы, — согласился пастор, снова протягивая руку к печенью. — Для этого нет никаких оснований.
— Моя совесть чиста. Я ни о чем не сожалею. Я рассмотрел показания свидетелей и взвесил их со всей тщательностью. Но дело ведь не только в показаниях свидетелей, дело куда сложнее. Поверьте мне, пастор, стоило мне взглянуть на обвиняемых — и я сразу понял, что они виновны. Я это увидел по их походке, по их манере говорить, по тому, как они стояли передо мной. На них было написано, что они виновны! Семь лет их адвокаты подавали запросы и ходатайства, заявляли отводы и приводили всевозможные доводы. Кто бы стал выслушивать их заявления и доводы более терпеливо? Разве я хоть раз отказался их выслушать? Но как же я мог отказаться и от того, в чем я. с самого начала был так глубоко уверен?
— Раз вы были уверены, зачем же вам было от этого отказываться?
Судья вскочил и нервно зашагал по веранде.
— Но это еще не все, — сказал он в сильном волнении. — Знаете, что я думаю? Знаете, что мне кажется? Мне кажется, что эти люди радуются смерти, ищут ее ради каких-то своих темных целей. С самого начала у них была только одна мысль, только одно желание — разрушить, ниспровергнуть, свести на нет все, что мы создали, все, что мы ценим и почитаем. Когда я гляжу вокруг себя, на нашу старую Новую Англию — на ее дома под тенистыми деревьями, ее зеленые лужайки, ее детей с открытыми лицами и ясным взглядом, — я содрогаюсь при мысли, что все это может быть предано огню и мечу. Наша страна в опасности. Сюда тайком пробрался всякий сброд, подлые люди со смуглой колеей, люди, которые не решаются смотреть нам прямо в глаза. Они коверкают наш язык, ютятся в лачугах и бросают тень на нашу страну. Как я их ненавижу! Скажите, разве грешно их ненавидеть?
— Боюсь, что ненависть — это грех, — сказал пастор почти с сожалением.
— Вы, наверно, правы, — кивнул головой судья, продолжая шагать по веранде. — Но как нам быть с коммунистами, социалистами и анархистами? Представьте себе, что суды будут в их руках. Много ли справедливости увидят от них люди вроде нас с вами, истые американцы? Ведь этим красным стоит услышать чистую американскую речь, увидеть открытый взгляд голубых глаз — они тут же пускаются в свою пляску смерти. Они приходят в нашу страну со своей бесовской проповедью — листовками и брошюрами, — сея недовольство, смущая простой рабочий люд, поднимая брата на брата. Они нашептывают: «Больше жалованья! Больше денег! Ваш хозяин — исчадие ада! Ваш хозяин— сам дьявол! Разве то, что принадлежит ему, не должно принадлежать вам?!» Там, где прежде были мир и довольство, они взрастили ненависть и вражду. Там, где цвел сад, теперь пустыня. Подумать только — они хотят навязать нашей благословенной Новой Англии рабство, невежество, ненависть, голод и принудительный труд, которые процветают там, в России! При одной мысли об этом у меня закипает в жилах кровь и сжимается сердце. Значит, грешно ненавидеть тех, кто оскверняет мою страну, кто ненавидит прошлое Америки и самое имя ее?
— Кто сказал, что грешно ненавидеть слуг дьявола? — сказал пастор, довольный, что он снова может принести утешение. — На этот счет вы можете быть совершенно спокойны. Как же иначе бороться с князем тьмы?
— Я не утверждаю, что я безгрешен, — вскричал судья, торопливо обернувшись к пастору. — Иногда я поступал глупо и безрассудно. Но разве я должен расплачиваться за свои мелкие прегрешения весь остаток жизни?