Там они оголили мечи и фехтовали, Рей проигрывал, как ребенок, но упорно поднимал меч снова и снова, и каменная маска Адельстейна давала трещину за трещиной, а идеальная прическа растрепалась, и в волосах у него белели снежинки. Изо рта каждого вырывался пар, они все фехтовали, клинки скрещивались, блестя и звеня. Древнее искусство было снова живо — на один вечер, но ведь живо…
Потом они сидели у камина, пили сладкое летнее вино и говорили, говорили, говорили. Адельстейн рассказывал о стародавних временах прошлого мира, где повсюду была зелень, солнце и тепло, о странствиях и пристанищах после дальних дорог, о мимолетном и вечном, что ему пришлось повстречать.
Сотни лет назад его народ оказался в эпицентре чудовищного взрыва, и когда они выбрались из ока смерча на его месте, то все было погребено под снегом и льдами. А вокруг цвели розы. И когда кто-то один не выдерживал и уезжал в этот холодный чужой мир, он уносил в себе часть извечного тепла и мог давать его людям — но лишь пока был один. Потому у его народа нет и не будет детей, городов и даже дома, только дорога и теплые от далекого солнца мечи. Где-то далеко среди снежных холмов, там, где когда-то давно прогремел взрыв, еще есть, должно быть, клочок прошлого мира, и его можно, ну вдруг, вытащить в равнины Шаарана, но не ледяному лорду, это уж точно. Они перегорят, сложив свой запас тепла с тем, древним. Да и кто знает, где те холмы, и которые из них те…
А Рей рассказывал сказки о лордах зимы, рассказывал о детских играх в снегу и крохотных деревеньках. Рассказывал, как жили эти стойкие веселые люди и почему, для чего продолжали делать это несмотря ни на что.
И истории лились музыкой в теплых отсветах пламени, под мерное покачивание кресел и негромкие голоса других усталых путников, и было это теплое, беззаботное время. Как дома.
А потом Рей собрал свои пожитки, допил вино и кивнул ледяному лорду на прощание, застывшему в кресле и глядящего на него всеведущим взглядом. Его ждало темно-серое снежное утро, тот ранний час, в который все люди еще спят и видят сладкие сны. Оседланный конь и дорожные сумки. Рей знал, куда теперь поедет — прямиком, не сворачивая и не останавливаясь по пути. В нем зажегся тот огонь, который теплится в каждой мятежной душе, не пожелавшей всю жизнь свою посвятить стяжательству и транжирству. Искра, но ведь всегда все начинается с искры.
— Добрых дорог тебе, странник, — Адельстейн вышел на безлюдный двор в одной рубашке, и снежинки таяли на подлете к его плечам, — и помни, что тебя будут ждать.
— Добрых дорог, — улыбнулся Рей из седла и помахал. Добрых дорог.
Немного неожиданно женская рука легла на гриву его коня.
— Ты повзрослел, мальчик. Добрых дорог.
Парень отсалютовал прекрасной грозной Йофрин и ускакал в снегопад, не обернувшись. Начал свой путь.
Сестренка обернулась к своему брату и вздохнула, даже не пытаясь отогнать тень тоски со своего давно уже юного лица.
— Уехал.
— Уехал. Как думаешь…
Адельстейн мягко покачал головой.
— Думать на нужно. Будем просто ждать и надеяться — что еще мы можем сделать?..
И четвертью часа позже со двора трактира, в противоположную от выбранной одиноким всадником сторону, выехали двое. В небрежно наброшенных на плечи плащах несмотря на самые холода, высокие и красивые, лорды зимы продолжили свой вечный путь — и где бы они не находились, их привычно согревало тепло мечей и раскинувшиеся над головой звездные карты, были там облака или нет. И, по звездам, наступало хорошее время.
***
— Красивая история, — сказал наконец Аскольд, когда пришел в себя после того, как голос менестреля смолк. Сперва мечник ехал в тишине, и только спустя минут двадцать оказался готов поговорить. — Знаешь, сколько в ней пра…
— Неа, — Осверин заразительно улыбнулся, — понятия не имею. Но от этого она не становится хуже, верно?
— Это уж точно.
За разговорами и историями они подъехали к переправе, и путь их лежал на ту сторону. Самая темная ночь в году оставалась позади.
========== 7. Трактирное ==========
Солнце отогрело землю дважды с начала их путешествия, и во второй раз наступила весна, приветливая и теплая. Аскольд подъехал к той самой переправе, только теперь с другого берега, и перед ним раскинулась уже не гладкая ледяная лента, а живой, бурлящий поток, грозящий разлиться и затопить округу.
Мечник похлопал по перекинутому через спину лошади сверток, положительно напоминающий ковер, и сказал примирительно:
— Ну-ну, потерпи еще немного, осталось всего ничего. По сравнению с уже пройденным покажется ерундой, ручаюсь.
Ковер застонал и слабо задергался, но ни слова не сказал.
Аскольд приложил ладонь к глазам на манер козырька и сощурился, разглядывая горизонт и изогнувшиеся на нем потягивающимися котами спинки холмов. Сплошная зелень, не разбавленная пока благоухающими цветами, да ярко-голубое небо. И никого. Тогда мечник достал со вкусом украшенные рог и затрубил, а закончив, наклонил голову, прислушиваясь. И услышал ответ — ему вторил зов рога с юго-востока.
Не торопясь и не обращая внимание на тщетные усилия ковра пнуть его, Аскольд Витт сгрузил своего подопечного на землю, погладил по морде коня, чтобы тот был послушным и не затаптывал неразумного. Пошарив по кустам и высоким прибрежным зарослям, он нашел то, что искал — тщательно схороненный, связанный на совесть плот. И все так же без спешки, то и дело поглядывая на тот берег и бросая беззлобные комментарии заинтересованно фыркающему коню, надежно закрепил коврового пленника на плоту.
— Не утонешь, потому что мы были так добры, что все предусмотрели, — вежливо, но не без самодовольства заметил Аскольд. — Что ж, можно отправлять.
Ковер промычал что-то ругательно-проклинательное.
— В добрый путь, — пожал плечами благородный воин, сталкивая плот в воду и следя, как тот уносится вниз по течению и как дергается на нем нервный ковер.
*
Осверин вынул травинку изо рта и кивнул на реку:
— Вон плывет ваш клиент, ловите, — и сунул травинку обратно.
Хмурые, молчаливые люди, стоявшие рядом, спустились к воде. На них была легкая броня и накидки без опознавательных знаков, волосы коротко подстрижены, никаких украшений или приметных черт. По именам они друг друга не звали. Профессионалы, что сказать. Они неторопливо выловили плот, отвязали ковер и, перебрасываясь скупыми репликами, вытащили его на траву. Осверин наблюдал за ними из седла, и рядом с его сумкой и гитарой был приторочен рог.
— Моя часть уговора соблюдена, — кашлянул он, — мы квиты.
Старший из отряда выпрямился и окинул менестреля бесцветным взглядом. Сам он ничем не отличался от своих подчиненных, и только долгое наблюдение помогло бы понять, кто среди них главный.
— Можешь ехать, бард, — легкий северный акцент.
И он отвернулся к ковру.
Осверин пожал плечами, легонько толкнул коня пятками в бока, и уехал в зеленые холмы, которые еще не цветут, и потому кажутся мягкими и домашними, гостеприимными для любого путника, въехавшего в их край. Менестрель чувствовал себя необычайно легким и даже пустым, и голова приятно пуста от мыслей, и весь он, кажется, стал почти этими ласковыми холмами и бескрайним голубым небом, безоглядно и навсегда. Впервые за долгое время не хотелось коснуться струн — так прекрасна и живительна была та тишина.
Он ехал не торопясь и просто улыбался.
Вечером Осверин был уже в крохотном городке. Один храм, площадь напротив него, да расходящиеся лучами в стороны улочки — вот и весь сказ. Здесь ни музыканту, ни воину не сорвать куш, но для отдыха от безумств столиц и не спящих никогда королевских трактов места лучше было не сыскать.
В одном из двух более менее приличных трактиров менестрель нашел, что искал — впечатляющую фигуру мечника за столом в углу. Подходить не стал, только присел вполоборота за стойку и покатил по столу монетку к трактирщику. Тот ловко поймал медяк, и он тут же исчез под столом.