— Принцесса?
— Милорд?
И хором:
— Какая глупость!
— Просто Шарлотта.
— Просто Аскольд.
Они не долго называли друг друга полными именами. Вскоре Аскольд превратился в привычного близким Аля, а Шарлотта, неожиданно — в милую Чарли. И еще через полгода — в Чарли Витт, хозяйку огромного замка, прекраснейшего из мест на земле.
Так Аскольд, ни раньше ни позже назначенного отцом срока, вернулся домой.
А в тот зимний вечер будущие милорд и миледи Витт, Аль и Чарли, рассмеялись, взяли у Ро по бокалу горячего вина, Осверин провел по струнам и заиграл мелодию, в которой так отчетливо пело море — и тепло камина согревало их всех, согревало до самых промерзших этой долгой зимой костей. И осталось только тепло, мягкий свет и гитарные переборы, заразительный смех, истории про приключения и небывалые подвиги одна за другой…
— Роджер принял покровительство короны с удовольствием, — рассказывал менестрель, — вот только я так и не понял, что у него за титул? Видимо, старый[i] (Старый Роджер, англ. Old Roger — одно из имен дьявола и одна из теорий происхождения пиратского флага.), но все же?..
— Он теперь пиратский барон на службе королей Альрина, и на этом все, — Рогар улыбнулся таинственно и лукаво, и они переглянулись с Аскольдом, словно знали что-то, что вовсе не собирались говорить менестрелю.
А тот хмыкнул и запел новую песню, ту самую, про некий квартет приключенцев. И беззаботное веселье продолжалось до самого утра — потому что это было счастливое время, счастливое.
Комментарий к 15. Йо-хо-хо!
[i] Старый Роджер, англ. Old Roger — одно из имен дьявола и одна из теорий происхождения пиратского флага.
========== 16. Менестрельское ==========
Осверин лежал на широком карнизе на спине, пока его ноги оставались в комнате по ту сторону окна. Гитара, покрытая заметным слоем пыли, виднелась в углу под брошенной рубашкой.
Менестрель страдал. Молча, что было особенно пугающе. Без малого полтора года назад он думал об этом в прошлый раз, мучительно, так, что в грудине болело и ныло. Потом как-то все закрутилось, угроза войны, поимка мятежников, грандиозные планы… И море. Вот уж где не приходилось думать о том, как донести свои чувства до мира: там он впитывал, как губка, ловил каждое слово и каждый обрывок мелодии, каждый миг. Ради чего?
А потом накатило что-то еще, Аскольд, свадьба…
Кто-то тронул его за плечо.
— Я же вижу, что ты не спишь.
Рин не слишком удивился, что кто-то безумный бродит по карнизам одно из двух самых высоких зданий столицы. Миерис такая Миерис — прекрасна, легка, и настолько же, если не больше, бесстрашна и лукава. Дитя ночного народа, гигантской преступной армии, для нее не существует закона и замков. («И иногда еще и, кажется, личного пространства, » — с раздражением подумал менестрель). Неудивительно, что Рогар от нее без ума.
— Мучаешься, — проурчала Миерис утвердительно и без тени тактичности.
— Мучаюсь, — буркнул менестрель.
Ро рассказал, что лет в пятнадцать познакомился с ней почти так же: сбежал из дворца и вылез на крышу главного храма всем богам, лежал на черепице, грелся на солнце — и тут пришла девчонка и объявила, что можно поиграть, как будто он король. (Доигрались в короля, конечно.)
Потом она пропадала на месяцы или давала знать о себе каждый день, но неизменно, что бы ни случалось в жизни принца, была ему рада… Сколько же времени прошло с тех пор!
Девушка, судя по голосу, улыбнулась:
— Зря, музыкант, очень зря. Моя бабка была предсказательницей, хочешь, и я тебе что-нибудь предскажу? — и, не дождавшись ответа, она заговорила дальше. — Ты станешь седым совсем скоро, а еще одиноким и веселым. Твою гитару не убьет ни снег, ни зной. А серьга в твоем ухе… — Миерис наклонилась ниже, чтобы разглядеть сережку, и вдруг издала сдержанный «ах» удивления.
— Что такое?
Изящные пальчики грубо отпихнули волосы Осверина в сторону и потянули за серебряное колечко.
— Я уже видела ее, и не раз, — проговорила Миерис задумчиво. — Порой мир преподносит такие интересные сюрпризы, что остается только изумляться, и только…
Менестрель как будто проснулся и резко сел, едва не ударившись лбом о девушку. Та засмеялась и подняла руки, мол, «сдаюсь-сдаюсь, только не скидывай меня с карниза», а Рин широко распахнул глаза и уставился на нее.
— Я заполучил ее при удивительных и странных обстоятельствах еще тогда, когда такие дела были редкостью.
— То есть, до знакомства с Аскольдом? — Миерис хихикнула.
— В самом начале, — поправил ее Осверин. — Так серьга, где ты ее видела? Ну-ка не тяни!
Девушка лукаво подмигнула ему, но не стала усугублять его страдания еще и таинственностью.
— Как ты знаешь, в Ночной Армии у меня много друзей. И вот у одной подруги, такой боевой леди, я ей даже завидую, пару лет назад пропадает серьга, вроде фамильной реликвии. Она вляпалась в переделку и ничего особенно не рассказывала, но я же с двумя глазами, так что…
— Что ты знаешь про ту неприятность? — сощурился музыкант.
— Про красавчиков она уж точно ничего не говорила, но, кажется, теперь я знаю гора-а-аздо больше, — Миерис поднялась и оправила широкие, едва отличимые от юбки восточные штаны из какой-то узорной ткани. — Передам от тебя привет. А еще — знаешь, менестрель, будь добр, продолжай играть. Без твоих песен этот мир совсем никуда бы не годился.
И она ушла по карнизу, как будто шла по ровной земле, а Осверин откинулся назад, прикусив губу и созерцая небо. Потом подорвался с места, так резко, что задержал дыхание, спрыгнул с подоконника и рванул в комнату. Торопливо скинул с гитары вещи («Прости, моя хорошая, как я только мог, прости!»), плюхнулся прямо на пол, настраивая сбившийся строй и с дрожью предвкушения вслушиваясь в родное звучание.
Больше он не выпустит ее из рук и не станет колебаться — он же менестрель. Это его судьба.
Осверин провел по струнам и с удовольствием подумал, что настроена гитара идеально. Он уже знал, что хочет сыграть.
***
…Время летит стремглав и больше не дает нам задерживаться в тех днях столь надолго.
Вот и снова лето. Теплый июнь, полный зелени, света, свежий и живой. Аскольд и Осверин стоят на вершине холма, а их лошади, расседланные, наперегонки несутся к подножию, утопая в душистой траве.
Между холмов петляет лента дороги. Она уводит в сердце королевства, туда, где среди плодородных земель рассыпаны замки благородных веселых лордов, а небо рассекают их гербовые флаги с целым глоссарием — там и драконы, и грифоны, и волшебные мечи древних — говорят даже, если поискать, они водятся до сих пор в этом мире. Но кто знает?..
Аскольд молча повернулся к Осверину. Тот собирался было сказать что-то, но только махнул рукой и сделал шаг навстречу. Они обнялись. Тренькнула гитара.
— Когда будешь в окрестностях… — начал Аль.
— Да, я знаю, братец, знаю, — мяукнул менестрель где-то на уровне его плеча, чуть не всхлипывая.
— Приноси свои песни, Рин, братишка.
Тот кивнул и похлопал файтера по широкой спине. Путь музыканта лежит в бескрайние поля, лорда — в замок. Менестрель пройдет дороги за двоих, найдет невиданных чудес за себя и за брата и ухитрится вернуться назад — седым, добела седым.
Однако время летит стремглав и тянет нас за собой. Тот, подвигов век, подергивается дымкой тумана новых лет, и грядущие дни уже тянутся из-за горизонта…
А вдали, среди летних пряных трав, тает конная фигура менестреля, покачивающегося в седле и перебирающего струны своей верной гитары. Из седельной сумки торчит тонкая, без изысков смастеренная флейта, даже дудочка — старинная, из тех, что звучат диковинными голосами. Думаю, вам ее уже приходилось слышать, ведь так?