— Чтобы посвятить жизнь физкультуре и спорту, — сказал Кощеев. — Это Еремеев. По запаху чую.
— Поразительно! — Посудин вскочил со ступеньки, снова сел. — Поразительно… Вот наше лицо, смотрите.
— На гвоздь сел? — спросил Зацепин. — Что с тобой, студент?
Одуванчиков понял Посудина.
— Не произнесу ни слова, — сказал он. — Вот увидите. Пусть она хоть запросится.
— Нэ кажи гоп…
— То, что мы сейчас слышим, в высшей, наивысшей мере поразительно…
— Кешкин треп? удивился Зацепин.
— И Кешкин… Выходит, все мы поступаем одинаково, как в строю! А санинструктор невольно обнажила это наше качество.
Кощеев появился в дверях, застегивая шинель.
— Следующий, — сказал он сквозь зевоту и вытер ладонью глаза.
— Что-то ты быстро, — Зацепин смотрел на него с любопытством. — Не получился разговор?
— А что тянуть? Пара укольчиков, горсть витаминчиков и инструкция по борьбе с гнидами.
— Мабуть нэ всю биограхвию рассказав?
Зацепин перевел взгляд на Одуванчикова.
— Уважай стариков и седую голову студента. Иди.
Одуванчиков встал, вздохнул и, перешагнув через порог, старательно закрыл за собой дверь.
— Здравствуйте.
— Здравствуй. Ты Одуванчиков? Почему тебя зовут офицером?
Одуванчиков не ответил.
Поляница поймал Кощеева за полу шинели.
— Куда? Покуры, будь ласка.
— Посиди, — сказал Зацепин. — Послушаем, как офицер молчать будет.
— Возьми градусник, — голос Кошкиной отдавал материнской нежностью. — Какой милый мальчик. Как тебя зовут?
— Его зовут Вова, — сказал Зацепин.
— Это верно… что о вас говорят, товарищ сержант? — вдруг выпалил Одуванчиков и густо покраснел.
— Дурак ты, Вова, — сказал Зацепин.
Кощеев сплюнул в золу под ногами.
— А что обо мне говорят?
— Ну… вы знаете…
— Допустим, Вова, все это глупые сплетни.
Одуванчиков разволновался, едва не выронил градусник.
— Не зовите меня Вовой… И насчет того… конечно же… то не главное… извините, я так путано говорю… Мне казалось… Я уверен…
За дверью притихли.
— У тебя руки в порезах, Володя. Я их обработаю… Потерпи, будет больно.
— Вы много пережили?.. Не о том я спрашиваю… Эти, за дверью, мешают… Пусть!..
— Милый мальчик! Все вы тут с ума посходили…
Следующим был Поляница. Он туманно намекнул о красоте днепровских притоков на Полтавщине и поинтересовался, где думает жить товарищ Кошкина после демобилизации.
— Я из Приморья, — сказала Кошкина.
— Я ж сам с Прыморья! — обрадовался Поляница и тут же попросил адресок.
— Что-то я вас плохо понимаю, рядовой… как? Поляница. Можете говорить попонятней?
— Могу! — ответил Поляница.
— Разговаривал он как-то с ребятами из Украины, — Кощеев помолчал, нагнетая интерес к теме, — так они бегали по всей дивизии, искали переводчика. Думали, что какой-то иностранный шпион…
Солдаты с готовностью засмеялись.
Потом место Поляницы на стуле занял Посудин.
— У вас простуженный вид. Возьмите градусник… Я слышала, вы студент?
— Юридический…
— Наверное, неинтересно: параграфы, статьи, законы?
— За параграфами — многое. Люди, судьбы…
— Но какие люди. Воры, бандиты…
— Не всегда… Как вы относитесь к пленному?
— Как я могу относиться к больному?
— А если он убил кого-нибудь?
— Не знаю…
— Отняли бы вы жизнь у больного человека, который в болезни своей принес много зла людям?
— Зачем такие трудные вопросы? Наверное, не на все можно ответить… И приведите в порядок ногти. С заусеницами знаете как бороться? Я вас научу. Очень просто. У вас жуткие заусеницы.
— Я все более прихожу к мысли, что сейчас нужнее прокуроров философы, нет, люди искусства — писатели, художники, артисты… Чтобы оттаяли люди, чтобы опять научились отвечать на трудные вопросы… Однажды после отбоя увидел свет в канцелярии. Заглянул за циновку, а там старшина Барабанов при керосиновом фонаре читает тонкую потрепанную книжицу. А на лице — вы бы только видели! — удивление и радость. Какое-то непередаваемо хорошее выражение лица. Я даже подумал, что кто-то другой сидит за его столом. Утром нашел в столе книжку — детский рассказ Льва Толстого «Филиппок»… Тогда я захохотал, потому что ничего не понял. А теперь вижу этот случай совсем в другом свете.
— Значит, все ваше учение пошло зря? Вам снова надо будет учиться на художника или писателя?
— Не в учении дело… Боюсь, не хватит пороху на такое занятие…
— Ну вы скажете! Солдатом быть — пороху хватило, а книжки писать — не хватит? Неужели такой труд?.. Температура все-таки есть. Посидеть бы вам денек в казарме. Я скажу старшине.
— Большое спасибо…
— Вот порошки. Сегодня перед сном два, утром тоже два. Понижающее.
— Не беспокойтесь. Спасибо… А насчет того, какой труд… Показать человеку, каков он, наверное, тяжкий труд. Это и сверхправда, и сверхмужество… И риск.
— Риск?
— Я заметил, мало кому хочется знать о себе всю правду.
— Чудно… Может, все не так? Может, все на самом деле легче?
— Редко кто из больших писателей был признан в свое время… Это страшно.
— Значит, вы будете доучиваться на прокурора?
Посудин не ответил.
— Дела! — Зацепин завозился за дверью.
— Уведет женщину из-под носа, — сказал Кощеев. — Военная хитрость всех прокуроров, а вы уши развесили. Художника слова понимать надо.
— Как тебе не стыдно, Иннокентий, — с обидой откликнулся Посудин. — Ты совершенно не прав.
Кошкина рассмеялась и велела Посудину одеваться.
— Следующий!
Следующим был бравый и подтянутый ефрейтор Зацепин.
— Идите, братва, отдыхайте, — разрешил он. — До ужина можно соснуть.
— Заботливый! — сказал с восхищением Поляница. — Ридный папа! Пока без мамы.
— Тоже стратег, — сказал Кощеев, ему очень не хотелось оставлять «без присмотру» симпатичную санинструкторшу. Тем более что ефрейтор прослыл опасным малым: переписывался сразу с тремя девушками из родного Кузбасса и двумя — из других городов Союза. Его почему-то любили даже младшие командиры, несмотря на его склонность к легкому вранью.
Кошкина распахнула дверь.
— Вы невоспитанный человек, товарищ ефрейтор. Вы намеренно заставляете себя ждать? Вы же последний остались! И кто вам только звание присвоил?
Поляница расплылся в улыбке.
— Так вин вкрав лычку у каптерке!
Кощеев с удовольствием смотрел на растерянного Зацепина, а Посудин подумал, что Кошкина терпеть почему-то не может бравых и подтянутых ефрейторов, которых любят младшие командиры.
— Пойдемте, славяне, — поднялся Одуванчиков. — Ничего у него не получится.
После отбоя казарма некоторое время гудела солдатскими голосами. Старшина сидел за циновкой и не вмешивался. Затем не выдержал.
— Чтоб, значит, никаких звуков! — И ушел вообще из казармы, предупредив дневального, что строго с него спросит, если звуки не прекратятся.
Солдаты поострили на тему звуков. Зацепин рассказал несколько старых анекдотов. Отсмеявшись, опять вспомнили японца, которого «заарканили» Кощеев и Посудин. В который раз спрашивали, что интересно-полезного есть в том доте.
— Слезы, — ответил Кощеев из-под одеяла. — Пустые жестянки и две кучи дерьма. Одна для себя, другая для гостей.
— От брешеть! — отозвался Поляница. — Студент казав: гейши там сховались. Целая рота.
Поговорили о гейшах. Постепенно замолкли. Махорочный терпкий дух рассеялся. Казарма погрузилась в сон. Дневальный сидел у дверей на табурете, и над головой слабо светилась полоска фитиля керосиновой «семилинейки». Нервно прислушиваясь к тишине за стенами казармы, прибавил немного света. В его руках появилась книга. Бесшумно полистав, углубился в чтение. Был он похож на настороженного зверька, ворующего кур.