В гулкой тишине леса замыкающая лошадь тихо заржала. Фима тут же обернулся. Это ржание походило на предсмертный вздох погибающего животного. Но, слава богу, он ошибся. Караван — в полном составе, движется, сохраняя дистанцию в два метра. Дисплей навигатора показывал, что они почти у цели.
Фима пришпорил коня. Туля в точности повторил его движения. Но замыкающее звено опять чудило. Белая лошадка стала всхрапывать; на сильной шее взбухли вены, влажная пленка зависла в темных на выкате глазах. Тут и Фима услышал нарастающий шум позади. Будь лошади без хамских всадников, давно бы рванули прочь.
— Это весенний гон лосей, — заявил Фима. — Проводник, у которого нанимали лошадей, предупреждал, что тут много развелось сохатых. В это время они строят семьи. Надо быть офигенно осторожным.
— Дебил ты говенный, Фима, — сказал Джон. — Мы будем строить семьи, а животные раз-мно-жа-ются! Лосихи весной рожают, а траханье бывает осенью.
— Как же всю зиму, по сугробам, беременная лосиха кормится? — Туля присвистнул.
— Как заяц ветки грызет.
— Нет, Джон. Весной лось тоже агрессивен. Лосенка защищает. Не прочь и гульнуть налево. Ему наши лошадки приглянулись, — сказал Фима.
Такая перспектива лошадям не по нутру. Они готовы вот-вот сорваться в бешеный бег. Фима с трудом удерживал лошадь от безумной скачки. Он удержится в седле, если вдруг лошадь броситься в галоп. Чего не скажешь про Джона и Тулю. Правда, они уже сумели подняться на гребень горного перевала. Вниз уходила березовая роща, сквозь которую можно пронестись и галопом, и прыжками на своих двоих.
Рев стремительно нарастал. Уже видна бурая масса звериной ярости, пушечным ядром несущаяся к ним. Лошадь Фимы рванула прочь. Остальные кинулись вслед. Фима прижался к лошади, в такт галопа приподнимаясь в стременах. Ух, страшно! Слетишь наземь — затопчут насмерть.
Впереди непреодолимым барьером лежало несколько могучих стволов. Точно тот, кто устроил облаву, продумал до мелочей. Лошади, вставая на дыбы, заметались вдоль поваленного леса. А на гребень перевала выскочило то чудище, что гналось с утробным воем.
Глянув назад, подростки так и ахнули. На валуне стоял на задних лапах бурый медведь. Ростом под три метра. Были видны огромные белые клыки, взмах лапами — и когти, похожие на заостренные крючья гарпуна сверкнули вороненой сталью.
Фима ударил носком ботинка в бок лошади, и в эту же сторону рванул узду. Другую руку положил на взмокшую шею, словно желая успокоить крайне напуганное животное. И это возымело действие. Лошадь повернула, легкой рысцой затрусила прочь, полностью доверившись воле наездника, увлекая за собой чалую и белую.
Медведь тем временем вскочил на задние лапы. Бурый бугай с невиданной прытью понесся к обозначенной жертве. Зверюга летел, не издавая ни звука. И вскоре в мощном прыжке оказался на крупе лошади. Будь осень, косолапый повалил бы насмерть напуганную беляну. Но после теплой долгой зимы медведь, не залегший в берлогу или пробужденной зимней оттепелью, страшно отощал. Апрель выдался холодный, кормежки нет, лосиху с лосенком не завалить. Лошадки с человечиной — хороший перекус для обезумевшего хищника.
Белая кобыла, присев от тяжести медведя, в безумном напряге вскочила. Дрожащие ноги понесли белую красавицу вслед за улепетывающими лошадками. Джон с диким ужасом ощущал за чудовище. Вдруг медвежья лапа саданула по Джону, словно смахивая лишнего ездока. Пацан кубарем покатился по откосу. А лошадь понесла медведя, не разбирая дороги. Косолапый наездник когтями четырёх лап вошел в её плоть. С ревом огромные клыки вонзились в холку. Полетели наземь клочки гривы. Брызнула кровь, обагряя атласную шею.
Медведь, точно вампир, припал к зияющей ране, зачмокал, всасывая кровавый коктейль. Челюсти рвали горячую плоть. Мясо, в котором еще пульсировала жизнь, проваливалось в зловонную утробу хищника. Зверюга объел шею до белоснежных хрящей. Клыки с яростью клацнули по хребту. Перекушенная голова свесилась набок. Удар медвежьей лапы отшвырнул её в заросли кустарника.
Не чувствуя боли, безголовая кобыла пролетела с десяток метров. Могучая береза навек остановила движение изувеченного коня. И безмолвный сумрачный лес впитал росчерк кровавой драмы. Боль и стенания вошли в его таинственную сень. И быть может, вернутся ночным кошмаром к смельчакам-туристам, грибникам и охотникам.