Я почти утыкаюсь носом в дом, как будто могу увидеть самого себя, машущего из окна. И к несомненному изумлению моих юных горничных, осторожно упираю палец в это самое место на карте.
— Я здесь, — говорю я.
27 октября
Еще одна ночь беспокойного сна. Проснулся, не зная, где я вообще нахожусь. Как будто меня выхватили из океана сновидений и бросили на незнакомый берег.
Нет недостатка в фантастических теориях, объясняющих тайны сна. Лично мне всегда нравилась та, что предполагает, будто душа спящего возносится на другой уровень бытия, так что, пока наше тело спит под земным одеялом, наш дух парит в вышине.
По моему мнению, тончайшая нить соединяет дух с покинутым телом, которое действует, как якорь, и по этой нити нисходят вибрации звездных прогулок духа, которые спящее тело воспринимает как сны. Итак, когда мы спим, мы играем с воздушным змеем, но мы и змей, и тот, кто его запускает.
Но если весь мир пускает по ночам змеев, значит, небо должно быть заполнено нитями. Очень опасно. Вопрос: что происходит, когда две нити перепутываются? — ибо это легко может случиться. Вдруг тогда душа случайно вернется по другой бечевке и, проснувшись, обнаружит, что поселилась в теле незнакомца? Это беспокоит меня, с перерывами, уже довольно долгое время, и примерно так я чувствовал себя сегодня утром. Время уже шло к ланчу, когда я более-менее привел свои мысли в порядок.
Днем мы проехали через Западный тоннель к Кресвеллу, чтобы оценить ущерб, нанесенный пожаром мистеру Кендэлу, который бесцельно бродил туда-сюда, обливаясь слезами, невзирая на мои многочисленные уверения, что обо всем позаботятся. Мне сказали, что он как-то связан с детским садом или псарней — в любом случае ему повезло, что он остался жив. Ужасная, едкая вонь все еще наполняла дом; стены и потолки были черными от копоти. После пяти минут я решил, что достаточно повидал, и сказал Клементу, чтобы он возвращался в карете, а сам я пойду пешком, через Коровью Опушку и Гончарную Печь.
Стоит посмотреть, как огонь преобразил жилище человека после того, как он заснул в кресле с горящей трубкой. Каждая поверхность изменила свою фактуру. Знакомые предметы — чайник, табуретка, зеркало — стали неузнаваемыми. Но все это — ничто, если сравнивать с побоищем, которое смена времен года учиняет в лесах, и когда сегодня я шел через поместье, всюду меня встречало полнейшее, всеобъемлющее разорение.
Пейзаж совершенно лишился цвета; каждое дерево, каждый куст дрожал, обезлиственный. Им осталась лишь самая скудная часть спектра: от пепельно-серого до тускло-коричневого. Остальное впиталось в землю, из которой пришло, или было смыто дождем. Самые маленькие деревья протягивали ветки, как попрошайки, но я ничего не мог для них сделать.
Единственным видимым признаком жизни был одинокий кролик, который, почуяв мое приближение, во всю прыть понесся к своей норе. Мои шаги производили тягостный шум, когда я ступал на сухую листву и хворост, и древесина вокруг молча возвращала мне этот треск. Каждое дерево выглядело... оскорбленным. Притихшим и обиженным, как ребенок, которого ударили. До вечера я не услышал ничего, кроме эха ружейного выстрела (думаю, это кто-то из моих людей), дважды долетевшего со стороны заброшенного сада с угрюмой обреченностью хлопнувшей двери.
Я сам, полагаю, очень похож на сиротливое дерево. Осень пугает меня до смерти. Каждый год я беспокоюсь, что не переживу ее, что эта может быть последней. Иногда я боюсь, что злонамеренная рука вырезала весну и лето из календаря и притачала зиму прямо к следующей осени. Никогда не выходит толком отдохнуть от осени. Как будто все время осень.
Теперь мне приходится гораздо чаще останавливаться во время прогулок — в компании я пытаюсь сделать вид, что любуюсь окрестностями. Конечно, не похоже, чтобы я заснул, но я, должно быть, как-то выскользнул из сознания, потому что, очнувшись от дремоты на камне, я обнаружил, что небо совершенно потемнело. Поначалу я лишь чуточку забеспокоился, но, посмотрев вокруг и поняв, что я в дремучем лесу и не имею понятия, как сюда попал, я был глубоко потрясен. Как будто меня выхватили из времени.
Как до меня мой отец, я периодически страдаю от случайных «отсутствий» — секунд, даже минут, когда мой мозг, похоже, совершенно выключается. В юности, без малейшего предупреждения, я мог полностью отключиться от всего, что происходило вокруг меня. Друзья, которые при этом присутствовали, говорили, что я будто погружался в глубочайшее самосозерцание. (Отец мой, кстати сказать, заявлял, что это все от недостатка железа в пище — вот почему он ел столько печенки.) Итак, хотя мне не впервой оказаться в подобном замешательстве, я, честно говоря, не могу припомнить, чтобы отсутствовал так основательно и долго. Когда я пришел в себя, в горле было ужасно сухо и все тело было холодным, как лед.
Адской боли мне стоило подняться на ноги. Кровь, которая замедлилась почти до полной остановки, теперь принялась бурлить в моих конечностях. Крайне неприятное ощущение, которое лишь изнурило меня еще больше. Было такое чувство, как будто в мои ноги залили в два раза больше крови, которая в любое мгновение может вырваться наружу и заполнить мои ботинки.
Лес больше не был тихим. Поблизости заунывно ухала сова — может, это она меня потревожила? — и холодный ветерок настойчиво трещал ветвями деревьев. Мне пришло в голову, что теперь они кишат мелкими насекомыми всех мастей. Ночь вдохнула жизнь в целый лес.
Я отправился в путь, не имея представления о своем местонахождении. Через несколько шагов из-за дерева выскочила бледная луна и последовала за мной. Первые пару минут я был рад этой компании — ее блеск освещал мне путь. Но, несколько раз обернувшись и каждый раз замечая, что она не отстает, я вскоре подумал, что с удовольствием избавился бы от нее. Луна очень проницательна, и она смотрела на меня сверху и как будто понимала все мои мысли. Я прибавил шагу, но чем быстрее я шел, тем быстрее она неслась сквозь ветви, а когда я слегка замедлил свое движение, она последовала моему примеру. «Черт возьми! — подумал я. — Она не оставляет меня в покое». Затем: «Если она собирается следовать за мной до самого дома, надо бы мне покончить с этим скорее», и я что было сил припустил рысью. Со временем, я полагаю, ее заслонило облако, и я смог вернутся к более культурной походке.
Клемент встретил меня на аллее, лампа освещала его встревоженное лицо. Он ничего не сказал, только обернул одеяло вокруг моих плеч и сопроводил меня в дом.
У Фанни Аделаиды был ангельский голос. Покидая сцену после занавеса, она просто сгибалась под тяжестью букетов. Но когда я думаю о ней — а я все еще думаю о ней слишком часто, — в память непрошеным гостем входит не голос, но шея, дававшая ему жизнь.
В один из своих визитов она приехала из Лондона, и путешествие, очевидно, утомило ее, потому что, когда, распорядившись насчет чая, я вернулся в Лебединую Гостиную, я нашел ее уснувшей на кушетке. Рука в перчатке была подложена под склоненную голову, а туфля слетела с ноги. Платье растекалось вокруг нее. Она была словно выброшенное на берег сокровище. Помню, ее прекрасные волосы смотрелись великолепной копной спутанных завитков, и я никогда не мог понять, каким образом они держатся вместе. Я смотрел, как она лежит, забывшись в грезах, дыша полуоткрытым ртом.
Мне даже польстило, что она заснула; я подумал, что это показывает, насколько безопасно она чувствует себя в моей компании. Итак, я уселся на кожаный пуф и молча любовался ею. И сидел бы так вечно, если бы бряцание чайного сервиза в холле не заставило меня поскорее перехватить горничную.
Но когда я осторожно ставил поднос, она очнулась и в ту же минуту решила, что на самом деле ей совсем не хочется чаю, но она с удовольствием прошлась бы по саду и подышала деревенским воздухом. И я повел ее наружу через стеклянные двери, и мы совершили тур по клумбам и лужайкам. И хотя она почти не участвовала в разговоре, я был рад просто находиться с ней рядом и чувствовать ее руку на моей.