Хвала богам за маленькие милости по отношению к бедным смертным! Лично от меня большая благодарность за то, что из-за этого треклятого ремонта меня не выставили из занимаемых комнат. Пусть их всего три и располагаются они под самой крышей, однако находятся они только в моем распоряжении.
В отличие от меня кое-кому, например, служащим королевской канцелярии, подчиненным светлейшего канцлера, герцога Публио Форсеза, весьма не повезло. Их довольно вежливо, но настойчиво выдворили из занимаемого разными департаментами и коллегиумами южного крыла, предложив на время переселиться куда-нибудь. И, разумеется, прихватить с собой все архивы. Вот почему теперь по всем этажам, залам и коридорам дворца валяются пергаменты с таким количеством налепленных на них печатей, что диву даешься, а бедные канцелярские крысы бродят с остановившимся тоскливым взором, не зная, как собрать драгоценные бумажки в едином месте.
Ходят слухи, что беднягу Публио едва не хватил удар, когда он однажды утром узрел, как его гордость — обширнейший архив королевства — с шуточками и прибауточками волокут сжигать на хозяйственный двор. Крику было на весь дворец и город впридачу. Архив, к счастью, от бесславной гибели уберегли, но Публио с тех пор во дворце не показывается, чему, впрочем, все очень рады — одной головной болью и источником постоянных неприятностей меньше.
Находящееся на моем попечении хозяйство, занимающее места едва ли не больше, чем весь государственный архив, вряд ли кто решится сдвинуть с места. Потому я спокойно могу глазеть сверху вниз на суматоху во дворе и терпеливо ждать, когда и чем она закончится. Как написано в одной любимой мной книге, привезенной откуда-то из Турана, «Все проходит», значит, рано или поздно минует и эта напасть. Однако очень хочется посмотреть в честные глаза того из наших придворных недоумков, которому пришла в голову светлая мысль — затеять в честь воцарения нового короля перестройку дворца. Просто взглянуть разок, дабы узреть человека, слишком прямо и просто понявшего известную поговорку о новых метлах…
Пожалуй, стоит объяснить кое-что. Для начала — кто я такой и что делаю в королевском дворце. Все очень просто — я здесь живу. Уже почти два года. За сие печальное обстоятельство следует поблагодарить мою матушку… хотя лучше все рассказать по порядку.
Меня зовут Хальк. Если полностью — Хальк, сын Зенса, барон Юсдаль-младший. Наше поместье лежит неподалеку от истоков Ширки, в Гандерланде. Баронство древнее, во всяком случае на картах двух-трехсотлетней давности оно уже обозначено. К нынешним временам земель у нас поубавилось, но старинное поместье доселе процветает под бдительным оком моей матушки. Отец здраво предпочел передать бразды правления нашим фамильным именно ей — так у него остается больше времени носиться со сворой гончих по окрестным лесам, разъезжать вкупе с моими старшими братьями по турнирам и — как бы это сказать? — всемерно способствовать возникновению на нашем генеалогическом древе новых отростков…
Когда-нибудь матушке наверняка надоест терпеть разнообразные и никогда не повторяющиеся отцовские выходки, и она лично его прикончит. А потом займется моими братишками и ни в чем не отстающими от них сестренками. Ибо, как уже не раз случалось, из любого досадного происшествия в нашей провинции торчат длинные уши кого-нибудь из нашего многочисленного, сколь благородного, столь и непоседливого семейства.
Так вот, однажды баронесса Юсдаль решила, что хоть один из ее отпрысков должен стать образованным человеком. Поскольку своих решений матушка никогда не меняла, а вялые попытки избежать предначертанного бездарно провалились, то пришлось бедной жертве ее далеко идущих замыслов — то есть мне — отправляться из родного дома почти на другой конец света, в Тарантию.
Пять лет, проведенных в Обители Мудрости, можно считать самыми жуткими, а можно — самыми лучшими годами моей жизни. Смотря в каком я настроении и сколько выпью, когда начинаю вспоминать о них. Огромную грамоту (забранную в неподъемную деревянную раму) выполненную в строгих черно-алых тонах и свидетельствующую об успешном окончании сего прославленного учебного заведения, я приколотил к стене комнаты, в которой теперь живу. Гвозди длиной с мой палец — специально купил в столярной лавке — и приколочено на совесть. Диплом можно отодрать только вместе с куском стены. До сих пор не могу понять: зачем я это сделал? Видимо, за неимением возможности заменить грамоту кое-кем из числа преподавателей, вволю напившихся моей кровушки.
После окончания учебы в тарантийской Обители Мудрости — лучшем учебном заведении Стран Заката, смею заметить! — я собирался вернуться домой, в Юсдаль. Честно говоря, за пять лет я успел соскучиться по шумной ораве моих братишек и сестренок, а сделать карьеру в Тарантии было практически невозможно: все более-менее доходные места были давно заняты отпрысками куда более известных фамилий.
Но все сложилось иначе. Неведомые колеса судеб и карьер повернулись, и вместо прозябания в затерянном среди лесов Гандерланда родном поместье я остался здесь — под самой крышей королевского дворца, в громко звучащем звании хранителя библиотеки. Должности ниже моей занимали разве только дворцовые слуги, повара и конюхи, но я все-таки получил нежданную протекцию…
Я так и не узнал, почему выбрали именно меня и что случилось с моим предшественником. Впрочем, как раз об этом догадаться нетрудно — каждый день на городских площадях кого-нибудь казнили. Если не по обвинению в государственной измене, то за попытку организации заговора. Как я позже записал на страницах своей хроники: «Государство переживало очередные тяжелые времена.» Впрочем, тяжелые — это еще мягко сказано. Первые несколько дней своего пребывания во дворце я носа не смел высунуть дальше комнат и залов, где хранились свитки и книги — боялся. Вокруг что-то происходило — тихая, неприметная возня, все разговоры велись только шепотом, с оглядкой через плечо и с одной мыслью: не побежит ли твой собеседник доносить в тайную канцелярию барона Данкварта Гленнора, знаменитую Латерану, более известную под пошлым названием «Департамент по поддержанию и охранению душевного согласия в странах Заката и иных землях»…
Тогдашнего короля, Нумедидеса, я видел всего один раз — на какой-то пышной и до ужаса занудной церемонии. Сейчас-то все наперебой кричат, что он свихнулся на старости лет… Не знаю. Мне Нумедидес показался старым уставшим человеком, которому до смерти все опостылело и которого больше ничто в жизни не способно взволновать или заинтересовать.
Немного освоившись во дворце и вдоволь налюбовавшись на происходившие здесь безобразия, я неожиданно для самого себя начал вести летопись. Если бы меня на этом поймали — должность дворцового библиотекаря уже назавтра вновь стала бы вакантной. Но мне везло, все были по горло заняты своими делами и никто не обращал внимания на мои постоянные шатания по всему дворцу — от королевской приемной до казарм — и бесконечные расспросы.
Я знал, что моя летопись неправильная… Да и не совсем законная, если честно. Настоящие, предназначенные для будущих правителей и ученых историков, ведутся официально назначенными хронистами либо настоятелями при главных храмах Митры. А я сидел в запущенной библиотеке, писал на вырезанных из старых книг и дочиста выскобленных листах пергамента свою хронику и наплевать мне было на все и на всех. Как потом выяснилось, я создал повествование о печальном финале царствования древней династии королей Аквилонии, ведущих род от самого Эпимитриуса.
Сам не верю, когда перечитываю — неужто я оказался настолько предусмотрительным, решив записать все это? Мне уже предлагали за список с летописи несколько сотен монет, известных под названием «Двойного Льва», но я подожду — пускай поднимут цену, а там поговорим. В конце концов, мне это повествование обошлось намного дороже, чем несколько десятков золотых кругляшек!
Бедная моя мамочка — она-то до сих пор убеждена, что младший сыночек сумел пристроиться на теплое местечко и более-менее успешно делает карьеру… Как же! В нас, баронах Юсдаль, с рождения кроется стремление вмешиваться во всяческие неприятности. И я, к сожалению, не являюсь исключением. Правда, я доныне не сумел угодить в качестве участника в какой-нибудь заговор, однако надежды не теряю. В конце концов, у меня еще все впереди, в стране совсем недавно произошел самый настоящий государственный переворот и кто может сказать, чем все закончится?.. Боги может и знают, но предпочитают помалкивать. Ну и ладно, сами как-нибудь разберемся, не впервой.
Вот только прекратили бы эти ослы грохотать молотками под самым моим окном! Разбудили в такую рань! А у меня несносно голова болит… От чрезмерного умственного напряжения вчерашним вечером. Кажется, на королевском ужине я молол языком больше обычного.
Хотя нет, стучат не во дворе. Кто-то с утра пораньше упорно молотит в мою дверь, всерьез задавшись целью сорвать ее с петель. Интересно, кому и зачем я понадобился?
Сегодня утром мебель явно прониклась ко мне внезапной и ничем не объяснимой нелюбовью. Только этим я могу оправдать то плачевное обстоятельство, что пол раскачивался во все стороны, а когда я попытался обогнуть стол, он почему-то начал брыкаться всеми четырьмя ножками… Или восемью?
Свалив по пути еще что-то, со звоном разбившееся, я все-таки добрался до дверей. Верно люди говорят: настойчивость — залог успеха. С третьей попытки я нашел ручку и с трудом вспомнил, в какую сторону нужно толкать створки. Когда я наконец открыл дверь, то готов был прикончить на месте любого, кто околачивается с той стороны.
В коридоре, с обычным для него несчастным видом, стоял Рэдви, а потому я временно отложил мысли об убийстве.
Рэдви — паж, один из многочисленной и почти бесполезной своры этих слегка бестолковых и не в меру проказливых мальчишек. В его обязанности входит сообщать королю обо всех назначенных на сегодня визитах, выполнять мелкие поручения придворных и вообще всегда быть готовым в любой миг помчаться куда угодно. Рэдви от силы лет шестнадцать, его пристроили сюда влиятельные родственники и он ужасно всего пугается. Чем-то он напоминает меня же самого в начале пребывания здесь, а потому мне порой становится его жаль. Где-нибудь через годик он либо обвыкнется, либо сбежит из дворца раз и навсегда. А нынче Рэдви — просто ходячее воплощение неудачливости, шарахающееся от каждой тени. Со всеми сваливающимися на него трудностями он почему-то тащится ко мне. Вот и говори после этого, что нужно помогать ближним своим! Да они, эти самые ближние, с радостью сядут тебе на шею и еще погонять будут!
— Чего тебе, Рэдви? — это было все, что я смог членораздельно выдавить из себя. Рэдви попятился, глядя на меня с плохо скрываемым ужасом, и робко проговорил: