Главное теперь заключается в том, чтобы сохранить здоровье Любчо и чтобы он сам сумел прилежно и разумно использовать время для учебы (чтения, изучения, размышлений!). Он должен взять пример с меня: несмотря на то, что мне 51 год и для меня создан в тюрьме чрезвычайно тяжелый режим, я использую малейшую возможность для того, чтобы учиться и учиться. Ты должна передать ему это от моего имени. Передай ему также мой сердечный привет. И смелость, смелость и еще раз смелость! Гёте говорил: «Богатство потерять — немного потерять, честь потерять — много потерять, мужество потерять — всё потерять!»
…Моя самая большая просьба к тебе и к Лене: позаботьтесь о том, чтобы найти и собрать все стихотворения Любы, опубликованные в разное время, а также неизданные, и издать сборник ее стихов, Это будет лучшим памятником нашей незабываемой Любе и некоторым утешением мне за то горе, которое я пережил…
Как революционер, милая моя сестра, я переношу все смело и до последнего дыхания не утрачу своего мужества; но как человек я глубоко и постоянно страдаю в связи с этим чрезвычайно тяжелым ударом в моей жизни…
…Мне, наконец, вручен обвинительный акт. Должен честно сказать, что вопреки всем противоречивым предположениям я до последнего момента надеялся, что буду обвинен в использовании фальшивого паспорта и проживании без прописки (согласно закону это является, в сущности, моей единственной виной). Но теперь я вижу, что меня обвиняют в государственной измене в связи с поджогом рейхстага. Мне не остается ничего иного, как показать на суде истину и доказать свою невиновность…
Сердечный привет всем домашним!
Прежде всего — моей героической маме и тебе.
Я как лев в клетке, как но не может летать)..
птица, которая имеет крылья,
ПОЕДИНОК ПРОДОЛЖАЕТСЯ
— Итак, обвинительный акт вы получили, — сказал Фогт. Каждый допрос он начинал словом «итак», И на этот раз не изменил своей привычке. Только держался особо торжественно и надменно. Присмотревшись, Димитров увидел на орденской колодке, приколотой к лацкану его мундира, новую ленточку.
Празднуют!.. Ликуют!.. Не слишком ли рано?
— Да, то, что вы называете обвинительным актом, я получил.
Фогт сделал вид, будто он не заметил иронии арестанта.
— Ну и что скажете по поводу неопровержимых доказательств вашей вины, которые там содержатся?
— Скажу то же, что и раньше: все это вздор, в чем вы и сами едва ли сомневаетесь.
Фогт поерзал в кресле:
— Моя беспристрастность и неподкупность известны. Эти качества не раз отмечены правительственными наградами. — Он покосился на орденскую планку. — Так что вы зря… Дело ваше: можете оскорблять следователя сколько вам угодно. Но держаться столь вызывающе на суде я вам не рекомендую, потому что…
Димитров перебил его:
— Ваша доброта, господин Фогт, вошла в пословицу. Почему же она помешала вам исполнить свою прямую служебную обязанность?
— То есть?
— Речь идет о ходатайствах обвиняемого Димитрова, которые вы отклонили. Я заявляю их снова.
Фогт обмакнул перо в роскошную серебряную чернильницу, которой он не уставал любоваться вот уже более двадцати лет.
— Пожалуйста, заявляйте, — вяло сказал он.
Бесполезно? Конечно! Димитров отлично понимал, что ни Фогт, ни его хозяева отнюдь не заинтересованы в истине, что их задача совсем другая: любым путем убедить свой народ и весь мир в подлинности той версии, которую они сочинили.
Но что с того?!. Не может же он молчать и покорно ждать расправы. Как бы ни сложилась его личная судьба, есть еще общественный долг, который он обязан исполнить.
Еще за минуту до того, как его арестовали по обвинению в поджоге рейхстага, он и подумать не мог, что будет вынужден защищаться от такого чудовищного обвинения. Но вообще-то ведь он был готов к любым провокациям, аресту, суду, даже к еще худшему — безвестной гибели где-нибудь в полицейском подземелье или просто выстрелу из-за угла.
Пристрелить его могут и сейчас, но пока он жив, он будет сопротивляться, разоблачать ложь, отстаивать свои идеи и убеждения. И сколько бы ни старались заткнуть ему глотку, он знает: заставить его молчать никто не сможет, и голос его прорвется даже сквозь каменную толщу моабитских стен.
— Пишите, пишите, господин следователь. Я снова требую личной ставки с лидером коммунистической фракции рейхстага Торглером, которому, как и мне, предъявлено ложное обвинение в поджоге рейхстага.
— С вашим приятелем Торглером, — насмешливо перебил его Фогт. — А для какой, позвольте полюбопытствовать, цели? Чтобы передать шифрованные инструкции? Или чтобы их получить?
Димитров слушал не перебивая. Было забавно наблюдать, как багровел затылок Фогта, выпиравший из стоячего воротничка. Может быть, имперский советник хочет разозлить свою жертву, вывести из себя? Зря старается!..
— С Торглером мы ранее никогда не встречались, — спокойно сказал Димитров, — я даже не знаю его в лицо, не знаю, какие показания он дает следствию. Но я уверен, что на очной ставке мы смогли бы опровергнуть многие пункты обвинения. Дальше… Я настаиваю на вызове свидетеля Якобуса Росснера, австрийского писателя, который живет в Берлине, в районе Воттенау. Точного адреса не знаю, но ведь для национал-социалистической полиции секретов не существует, она любого достанет даже из-под земли, не правда ли? Господин Росснер может подтвердить, что он до рождества часто бывал со мною в ресторане «Байернхоф» и что в нашей компании никогда не было Ван дер Люббе. Впрочем, главная задача его вызова не в этом. Как вы знаете, господин Фогт, мне не дали очной ставки и с Ван дер Люббе. Этого человека я никогда не видел, разве что на фото в газете. Так вот, судя по фотографии, Росснер очень похож на Ван дер Люббе. Если же считать, что официант Гельмер искренне заблуждается, а не сознательно лжет, то он спокойно мог принять Росснера за Люббе.
Фогт давно уже бросил писать и, презрительно поджав губы, слушал Димитрова, уставившись в потолок. Наконец терпение его лопнуло, и он стукнул кулаком по столу:
— Хватит, Димитров!.. — Он даже не назвал его господином, хотя до сих пор дотошно соблюдал старую инструкцию, предписывающую «обращаться к подследственному с максимальной вежливостью». — Все это мы уже слышали. Где ваши свидетели, которые могут подтвердить, что вы никогда не бывали в здании рейхстага? Назовите таких людей, и я их тотчас же вызову.
Димитров укоризненно покачал головой:
— Господин следователь, не могли бы вы при случае с помощью свидетелей доказать, что никогда не читали «Разбойников» Шиллера?
— Я их читал, — скромно сказал Фогт.
— Допустим… Допустим, все возможно. Но представьте себе, что вам необходимо доказать, что вы их не читали. Сумели бы вы найти свидетелей, которые помогли бы вам в этом?
— Нет, господин Димитров, не смог бы.
— А доказать, что вы никогда не прогуливались в Тиргартене по второй аллее слева?.. Это ваши свидетели подтвердили бы?
Фогт сощурил глаза:
— Тоже нет, господин Димитров. Свидетели могут подтверждать то, что было. Подтверждать то, чего никогда не было, свидетели не в состоянии. Вы удовлетворены?