Ровнин лег на тахту. Потолок — низкий. Вспомнилось, как будто проскандировали хором: «Ше-приз-кор! Если-инт-бэ! То-туп-исп! Ул-некр-тих!» Абракадабра. Но он знает, что стоит за этой абракадаброй. Ровнин сел, расстегнул сумку и стал не торопясь разбирать вещи. Сверху лежала одежда и белье. Он перебрал их: свитер, легкая водолазка, три рубашки, нижнее белье, носки. Ровнин вынул все это, сложил на тахту стопкой. Достал кеды и спортивный костюм. Черный пустой кейс. Летние туфли. Подумал — и положил все это рядом с одеждой. Одежда. Одежда. Куда же ее? В стенной шкаф. Туда также прекрасно уместится вот это: гимнастическая резина и кистевые эспандеры. Ровнин выложил черный футляр с электробритвой, рядом положил мыльницу, одеколон, крем, пасту, зубную щетку; все это пойдет на полочку в ванную.
Неторопливо разбирая вещи, раскладывая на тахте мелочь, Ровнин наконец добрался до дна сумки.
Там, завернутые в куски плотной синей байки, лежали рядом два самых главных предмета — оружие Ровнина: пистолет и короткий многозарядный автомат, выданный ему всего несколько дней назад для участия в этой операции. Про себя Ровнин называл его «Малыш». Каждую деталь «Малыша» он помнил, знал наизусть все сочленения автомата, так, будто это был некий предмет домашнего обихода, который он мог собрать и разобрать даже ночью, с закрытыми глазами.
Из двух свертков Ровнин достал тот, что подлиннее. Развернул байку. Тусклый, негусто, но хорошо смазанный автомат надежно темнел перед ним на куске синей ткани. Да, этот автомат в его глазах выглядел сейчас чуть ли не живым существом. «Малыш, — подумал Ровнин, — Малыш. Малыш». Куда же его положить? Пистолет, ясное дело, вполне можно и нужно носить с собой, но автомат? Оставить в сумке? В прихожей? Нет, нельзя. Прихожая для таких вещей довольно уязвимое место. Конечно, он сегодня же врежет в дверь квартиры новый замок, но все-таки. В ванной? В туалете? В туалете. Нет. В туалете глупо. На кухне? Но где? Нет, и кухня не подходит. Остается одно: в комнате. Где же в комнате? Ровнин огляделся. Два кресла. Журнальный столик. Книжный шкаф. Книжный шкаф? А что, вполне. Автомат идеально ляжет там. На нижней полке, как раз за Куприным. Правда, на нижней полке нет замка, а если он положит туда автомат, замок нужен. Замок или запор. Впрочем, запор, скрытый и надежный запор, легко можно сделать самому при помощи обыкновенного металлического гвоздя. Итак, решено, шкаф. Это удобно всем, и даже хозяевам, которые когда-то вернутся. Аккуратно сделанный запор никому не помешает.
Ровнин не торопясь завернул автомат в тряпку. Так же не торопясь выдвинул крышку нижнего отделения в шкафу. Вытащил восемь томов Куприна. Положил книги на пол. Всмотрелся. Освободившееся пространство как раз подходило по длине. Ровнин взял сверток с автоматом, примерил, вложил в образовавшуюся нишу. Вынул — и положил снова. Убедившись, что автомат лежит на полке хорошо, стал не спеша заставлять его книгами, ставя книги друг к другу точно и тщательно, каждый раз аккуратно подравнивая корешки. Закончив, опустил крышку. Осмотрел нижнюю полку. Полка широкая, зазор перед стеклом остался, и никто не подумает, что за книгами что-то лежит. Теперь осталось только сделать скрытый запор. И все — не подкопаешься.
Ровнин сел в кресло, взял трубку телефона. И снова в его голове возникла абракадабра. Только теперь она звучала не как скандирование, а как нервные, странные, наполненные мало кому понятным смыслом стихи:
Ровнин крутанул диск. (50-12-12.) И скандирование и стихи давно уже имели для него четкий и простой смысл. В этих стихах и в этом скандировании мучился, страдал, размышлял Лешка Евстифеев. Да и сейчас, уже мертвый, Лешка продолжал мучиться, страдать и размышлять. И он, Ровнин, постепенно, слово за словом, разматывал и расшифровывал эти оставшиеся ему Лешкины соображения и мысли. Вот, например, она, эта возникшая вдруг в нем первая строфа — от странного, то ли санскритского, то ли древнекитайского «ше приз кор» до какого-то — марсианского, что ли, — «ул мар оч ож». Строфа эта, как понимал теперь Ровнин, означала следующее: