Выбрать главу
Ее не прерывал Андрей; в нем спорили мечта и разум; он бы хотел поверить ей, но по случайным знал рассказам, что разочарованье ждет Ирину, что мечты напрасны: по золоту лагуны ясной ползет дымящий пароход…
xvi
В лиловой спальне молчаливой распространился мягкий мрак, и ждал Андрей нетерпеливо… Он приближающийся шаг услышал с дивным содроганьем, и розовое кимоно повеяло благоуханьем… Луч пробежал… и вновь — темно. О холодок объятий сладкий!
xvii
Чуть шелестели кружев складки;  и сокровенные пути  на сумеречно-нежном теле  уста скользящие умели  во мгле извилистой найти.  И ласкам трепетным учила  все возрастающая страсть,  и в бездну близкую упасть  и не давала, и манила.
Счастливцы! Пламенных имен, внушенных первыми ночами, не забываете, и вами их звук полнее повторен. И страсть привычною не станет, и, углубляясь без конца, очарованье не завянет и не насытятся сердца! ………………..
xviii
 Был вечер ветреный.                                                 Ирина  играла Моцарта, и стон сквозных аллей был заглушен  прозрачным смехом клавесина.  И трепет маленькой руки,  и у затылка завитки, чуть золотые, занимали Андрея более, чем плеск созвучий пляшущих.                                               По зале тень протянулась. Только блеск  бледно-рубиновый камина  алел во мгле, как георгина,  взлетал, как призрак мотылька, —  и озарял — то легкий локон, то мрамор статуи меж окон, то край лепного потолка.
xix
 Рассеялись внезапно звуки…  Ирина встала, и в глазах  как бы крылатый вздрогнул страх —  предчувствие безвестной муки… «Мне жутко…» — молвила она. «Но почему?» Сама не знает…  Порой — так сердце замирает  в зеркальных лабиринтах сна. «Мне жутко…» Пристально-угрюмый  взгляд устремился вниз, в огонь. «Ну успокойся, ну, не думай…» —  и целовал ее ладонь  Андрей, тревожно-удивленный;  но только с нежностью влюбленной  хотел обнять ее, как вдруг  шум за дверьми услышал странный,  звон дребезжащий, звон стеклянный,  и возглас, и тяжелый стук;  потом — слуги дрожащий шепот, смех наглый, торопливый топот,  гул незнакомых голосов,  и, сыростью повея снежной,  вошли двенадцать мужиков,  в шинелях, с ружьями…
xx
                                                     Небрежно в карманы руки заложив, Карсавин ждал, что будет дале…
Они остановились в зале, его безмолвно окружив. Потом один, с подбитым глазом, Андрея за плечо схватил. Тот, вспыхнув, руку отстранил, и щелкнули затворы разом…
xxi
 Последовала тишина.  Ирина, холодно-бледна,  надменно сжав сухие губы,  прижалась к мужу. Вздрогнул он. «Эй, к стенке!» — грянул окрик грубый. Тогда, спокоен, озарен  душевной силою, без слова,  как укротитель средь зверей,  всех взглядом удержал Андрей  и одного, потом другого  ударив кулаком в лицо,  Ирину поднял, как ребенка,  и мимо, мимо, на крыльцо,  в сад, по сугробам… Хлопнул звонко  вдогонку выстрел… но Андрей с бесценной ношею своей  в аллее скрылся беспросветной.  Бежал он, не жалея сил,  но уж слабел, слабел заметно,  и задыхался, и скользил…
 За ним не гнались; рассудили, что никуда он не уйдет:
в деревне живо бы скрутили, а в поле — сам и пропадет.
xxii
А между тем, изнемогая и спотыкаясь каждый миг, в снег по колено увязая, он бора мрачного достиг. Хвоя туманная звенела. Андрей, порывисто дыша, остановился. В нем душа беспомощно оцепенела… Все отошло — и боль, и страх; а мысли — мысли, как слепые, блуждали, странные такие, все о ненужных пустяках…