Что для него гнев всадника, укоры
И льстивое "Ну-ну" и "Стой! Куда!"
Что удила и колющие шпоры,
Цветной чепрак, и седла, и узда!
Он лишь одной возлюбленною занят,
Ничто другое гордый взор не манит.
Стараяся коня изображенье
Прекрасного и сильного создать,
Зовет на помощь мастер вдохновенье,
Но мертвым ли живое поучать!
Так этот конь отвагой, силой, статью
И быстротой — превосходил всю братью.
Круглокопытый, плотный и пригожий,
Был он глазаст, грудаст и тонконог;
Широкий круп, шерсть — шелк на нежной коже;
Малоголов, короткоуш и строг.
Таких коней и нет, и не бывало.
Лишь всадника ему недоставало.
Зашевелится ль перышко, — пугливо, —
Он встанет… Миг — и мчится по черте.
Бежит ли он, летит ли горделиво;
Свист ветра слышен в гриве и в хвосте;
Он волосы вздымает без усилья,
Как легкие и перистые крылья.
Взирая на возлюбленную с страстью,
Он ржет; она ему ответно ржет.
Как женщина, гордясь своею властью,
Она его любовью небрежет,
Сторонится с насмешкою холодной
И избегает ласки благородной.
Печально несчастливец опускает
Свой пышный хвост на жаркий круп крылом
И тем его немного освежает…
Докучных мух он злобно ловит ртом.
А кобылица, видя, как он бешен,
Ласкается — и скоро конь утешен.
Рассерженный хозяин хочет снова
Его схватить. Но кобылица вдруг
Пугается намеренья лихого,
Бежит сама, и вслед за нею — друг.
Оставлен Адонис. Они несутся
Быстрей ворон, что вслед за ними вьются.
И Адонис, надувшись темной тучей,
Сел, проклиная буйного коня,
К ее услуге вновь счастливый случай,
Хотя она устала от огня.
Влюбленные твердят, что сердце втрое
Несчастнее, тая страданье злое.
Печь горячей, когда она закрыта.
Река сильней, плотиной заперта.
Не то ли грусть, когда в безмолвьи скрыта!
Любовь смирней, когда у ней уста!
Но чуть защитник сердца онемеет —
Разбитое, теряется, хиреет.
Он близостью ее воспламенился:
Так пламеннее уголь на ветру.
Нахмурился, надвинул шлем, смутился
И на землю глядит, как поутру,
Вниманья на нее не обращая
И все ж невольно сбоку замечая.
О, что за диво подглядеть, как с лаской
Подкрадывалась к юноше любовь!
Как на лице сменялась краска краской,
Как в ней играла и боролась кровь!
То вдруг бледна, а то румянец хлынет
Зарницею… Осветит и покинет.
Вот на колени пламенно и немо
Пред юношей склоняется она,
Одной рукой его касаясь шлема,
Другой — щеки, которая нежна
Так, что на ней след пальцев остается,
Как на снегу, когда рука коснется.
О, поединок взглядов! Не обидеть
Ее глаза должны — молить его.
Его глаза ее хотят не видеть,
Ее глаза все молят одного…
Роль хора дивно слезы исполняли
И пантомиму всю истолковали.
Его рука в руке богини нежной:
Лилейный пленник в замке снеговом,
Холодный мрамор в пене белоснежной.
Друг белизной равняется с врагом.
О, поединок силы и желанья,
Пленительный, как горлиц воркованье!
И вновь язык, глашатай дум призывный,
Твердит: "Венец земли и бытия,
Будь мною ты, а я — мужчина дивный,
Ты — ранен в сердце, а здорова я,
За взгляд один тебя б я исцелила,
За нежный взгляд, хотя б затем — могила".
"Не щупай руку! — он кричит. — Довольно!"
"Верни мне сердце. Я боюсь, оно
К словам любви утратит слух невольно,
Твоим глухим навек закалено.
Оно любовных вздохов не услышит
Все по вине того, кем нежно дышит".
"Пусти! Оставь! — кричит он. — Как не стыдно!
Я потерял охоту… Нет коня,
Из-за тебя все это, очевидно!
Уйди, оставь здесь одного меня.
Все мысли к одному летят, как птицы, —
Как увести коня от кобылицы".
Она в ответ: "Твой конь и кобылица
Внимают страсти: так и суждено.
Желание в любви должно излиться,
Иначе сердце будет сожжено.
Предел есть морю, страсти нет предела,
Так мудрено ль, что конь умчался смело?