рным,
и черный белого убьет!..
Вот дух меня рукой коснулся,
рукой холодной, как топор!.." –
Шаман за призраком метнулся
и рухнул прямо на костер.
Все загалдели, засмеялись:
"Вот это истинный шаман!.."
Прораб икнул, взглянул на палец:
"Попы! Религия! Дурман!..
Попы сильны в обманной сфере,
чтоб путать мысли пацанам... –
И мы шаману не поверим!
Ведь это козырь колдунам!..
Энтузиазм – вот наша ставка...
А здесь какой-то пьяный поп...
Дурак – шаман! Мы строим Завтра!
И пусть сегодня – хоть потоп..."
Прораб пушил в партийном духе
паскудный рай, церковный звон...
Они болтливы, как старухи, –
прорабы сталинских времен.
"Мы буржуев придавим малость!" –
его любимые слова...
Он говорил, и колыхалась
хмельная глыба-голова.
Колдун увял, смутился, сжался,
уполз в густую темноту.
А праздник дальше продолжался,
не веря в черную беду.
А утром – хладные постели,
и чей-то крик, и чей-то плач...
Явилось тяжкое похмелье,
пришли милиция и врач...
И сведены обрывки мыслей
в короткой реплике врача:
"Арсен из города Тбилиси
зарезал Витьку-москвича".
Ах, палки-елки, елки-палки!
А дни бегут, бегут, бегут...
Мы дети ленинской закалки, –
такие сил не берегут.
Вылазь, Топтыгин, из берлоги
и стань телегой ветчины!
Уже ангарские пороги
на рабский труд обречены.
Прорвем сибирскую блокаду,
загоним в пекло всех чертей...
Глухарь присел на эстакаду
и мудро смотрит на людей.
Он, может, что-то и сказал бы, –
мол, будь здоров, честной народ.
Но три ружья веселым залпом
судьбы решили поворот.
Алеша в этом неповинный, –
качает птицу на руке, –
но капля крови глухариной
горит на светлом пиджаке.
Мечтал когда-то о двустволке,
но, видно, больше не нужна...
...Ах, елки-палки, палки-елки,
а по тайге гудит весна!
И в выходной по всем палаткам
едва ли встретится народ...
Алеша бродит по распадкам
и ручейки минует вброд.
Вот среди леса будто площадь, –
но рукотворная она...
Была здесь роща, ну, а проще –
росла сосна, и не одна.
Здесь кто-то битву вел за метры,
за кубометры, за успех!
Лежат поверженные кедры
и корни выставили вверх.
Клочки рубах висят в завале,
торчит лопата из земли...
Здесь не Гераклы воевали.
Здесь заключенные прошли.
Прошли безликой серой сыпью,
вгрызаясь ломиками в грунт...
Мешает речка – речку выпьют,
скала мешает – уберут...
И не Тунгусским метеором
насквозь пропахана тайга...
Глядит с березы сытый ворон
на полудохлого "ЗК".
А "зек" молчит – в тайге и в клетке,
речей горячих не ревет...
Ударной силой пятилетки
его никто не назовет.
Здесь будет море! Все покроет!
В Христа, и в бабушку, и в гроб!..
Мы строим Завтра! Мы герои!..
И пусть сегодня – хоть потоп...
Пускай хоть мир на части треснет
и не воскреснет никогда!..
...А из тайги несется песня,
проста, как вешняя вода:
"Речка, мостик да погостик –
гоп-тирип-тира!
Жили-были Ванька с Фроськой –
братец и сестра...
Ванька шибко хулиганил,
прыгал с крыши вниз...
Ихний тятька в Магадане
строил коммунизм.
Но однажды репродуктор
тут, и там, и здесь –
объявил веселым утром
траурную весть...
Стал Ванюшка в каждом доме
весело кричать:
"Сталин помер! Вот так номер!
Тятьку буду ждать!"
Стало жить совсем не скушно –
гоп-тирип-тири...
Ждет-пождет отца Ванюшка
год, и два, и три...
Ждет сестренка-пистолетка...
Ждут они, а зря:
ихний тятька десять лет как
врезал дубаря!.."
...Ура плащам, покрытым солью!
Ура пиле и топору!..
Вчера в бетонную неволю
загнали девку-Ангару!
Танцуй, река, культурный танец!
Вращай турбинистый металл!..
...Однажды утром был туманец
и дождик тихо рокотал.
Какая пища кинолентам!..
Скала, туманец, водопад,
прораб, припудренный цементом,
и с ним четыреста ребят...
Они кирпичик разгружают –
его проблему разрешают...
Кирпич бездельничать не хочет,
он хочет в тюрьмы и дома...
Кирпич летает и хохочет, –
наверняка сошел с ума!
А на другом унылом бреге
трудились "зеки", "зеки", "зеки"...
Их было много: может, тыща,
а может, меньше на пяток...
Здесь кинолентам нету пищи:
какой-то серенький поток.
И вдруг!.. (Простите за детали,
но здесь нельзя без этих "вдруг", –
чтоб ваши пульсы клокотали и
был упруг сердечный стук...
Хочу, чтоб люди меж делами,
у камелька, у огонька –
душой увидели сквозь пламя,
как "зек" ударился в бега...).
Не Ихтиандр, не мастер спорта,
не черт из сказочной страны, –
он падал медленно и гордо
со стометровой крутизны...
Пусть Ангара ему поможет
в такой торжественный момент...
Ее, наложницу, корежит
от слов "романтика" и "плен".
Ребята ждали, леденея:
вдруг грянет выстрел – и хорош...
А "зек", чем ближе, тем сильнее
на человека был похож.
По ненаписанному долгу,
по лютой ненависти к злу –
река несла его к поселку,
к людскому дыму и теплу.
Дивись, народ в свободном мире:
вот новый стиль – "тюремный брасс".
Но Ангара – душа Сибири –
перестаралась в этот раз...
Мы все доверчивы, как дети,
а вечность бьет из-за угла...
...Туда, где выйти "зек" наметил,
уже танкетка подошла...
Там офицер – любимец века –
стоит, ссутулившись, как Вий...
К нему река выносит "зека":
мол, вот, возьми – и не убий.
На нем прилипшая рубашка,
за ним водички борозда...
Идет Христос, качаясь тяжко,
как будто только что с креста...
Он победил! И по закону –
сломись, бездушия кольцо!..
И лейтенант Ему, Такому –
бесстрашно выстрелил в лицо.
...Ах, елки-палки, палки-елки...
Не стало вольного пловца...
Ребята строят кривотолки и
ждут прорабского словца.
Стоят, испуганно глазея,
и слышен дождика накрап...
– Такого нет у нас в Расее! –
сказал, нахмурившись, прораб...
Поправил "сталинку" на пузе,
неторопливо закурил...
-Такого нет у нас в Союзе! –
он беспощадно повторил.
И вправду – нет... И кто поверит?..
Танкетка скрылась без следа...
Печальный дождь, пустынный берег,
и тихо катится вода...
Алкоголизм – чего основа?
Ты выпил раз, и выпил два...
И вот не может без спиртного
твоя чумная голова.
Алеша водкой красит мысли,
погряз в неслыханных долгах...
Алкоголизм – основа жизни
в таких разбойничьих краях.
К тому ж, не только поллитровка,
и не урманистый пейзаж.
Располагает обстановка
на целый день уйти в мираж.
Вот спит в гостинице приезжий
и видит в мыслях там и тут:
театр, детсадик, Дом Надежды,
больница, клуб да институт...
Но вот проснется новый житель
и видит в ельнике густом:
райком, пивная, вытрезвитель,
тюрьма, милиция, дурдом...
Да репродуктор – злобно-гулкий
ревет в непуганом краю...
И раздевалка в переулке:
разденут, двинут – и адью!
...Мерцает спирт в железной кружке,
нетрезво лампочка горит...
Алеша в маленькой пивнушке
прорабу гневно говорит:
– Вы, дядя Юра, молодчина!
Вас жизнь чему-то научила!
Вы утверждаете, мой сэр,
что НЕТ ТАКОГО В СССР?..
Я уважал тебя, как папу,
а ты обманываешь нас!.. –
И вот угрюмому прорабу
Алеша вилкой целит в глаз...
Но несгибаем дядя Юра,
он вилку к столику пригнул...
– Не я обманываю, дура!..
Вас век двадцатый обманул!..
И ты не порти мне обедню,
в Христа, и в бабушку, и в гроб!..
Мы строим Завтра нашим детям, –
и пусть сегодня – хоть потоп!
Уже турбина закрутилась...
Спасибо ИМ, тебе и мне...
А ТОТ, что плыл, –
тебе помстилось.
Такого нет у нас в стране!
9
Рубашка, плащ, мешок заплечный,
глаза прозрачнее ручья...
Идет-бредет Алеша Встречный –
студент прохладного житья.
Где побыстрее, где потише,
где сыт и пьян, где налегке...
До Омска ехал он на крыше,
а до Уфы – в товарняке...
Клеймо на путнике усталом:
он дезертир! Подонок! Гад!..
Идет по выщербленным шпалам,
идет, конечно, на закат!..
А дальше – тьма. Не вижу темы...
И нету пищи для огня...
Каков итог моей поэмы? –
возможно, спросят у меня...
Я показал одну дорогу,
зарифмовал одну молву...
А вы, любители итогов,
вернитесь в первую главу.
1972