Через два часа пришел исчерпывающий ответ:
Толя Михайлов, на пять лет меня моложе, мама из аристократической семьи, переводчица с японского языка, папа – из крестьян, был политруком на корабле. Я познакомилась с ним в экспедиции, в Южной Якутии, близко Китай, я боялась войны и захотела дом и семью. Претендентов было три: Генка Штейнберг – вялотекущий роман длиною в несколько лет, Гошка Шилинский из профессорской семьи и, наконец, Толя. Красив как бог и искренне влюблен. Смотреть на него было одно удовольствие – словно в Лувре побывала, и это решило дело. Остальные женихи эстетику мою оценили. После трудного пятимесячного сезона – от снега до снега – я вернулась в Ленинград, и мы сняли комнату на Коломенской, 27. Мне хватило двух месяцев, чтобы разобраться. Я дала ему прозвище «половой эксцентрик» и сказала, что с меня довольно. И только крупные слезы на его благородном лице и попытка броситься под поезд на станции метро «Московская» разжалобили меня, и я протянула эту «совместовку» еще два года.
Целую, твоя Г. Д.
Гораздо более памятными были «до-Толин» и «пост-Толин» Галкины возлюбленные. Оба они приятельствовали с Бродским и заслуживают упоминания в мемуаристике.
Герой «до-Толиного» романа, Генрих Семенович Штейнберг (именуемый в дальнейшем Генкой), был приятелем Евгения Борисовича Рейна со времен пионерских лагерей.
Ныне Г. Штейнберг – академик, директор собственного Института вулканологии, бесстрашный покоритель вулканов и сердец. Любопытно, что между ним и Бродским прослеживалось определенное сходство.
Иосиф Бродский не мог вынести чужого интеллектуального превосходства и всю энергию своей души направлял на интеллектуальную победу над собеседником. Генрих Штейнберг не мог вынести чужого превосходства ни в какой сфере, но доказать свое мог в довольно узких пределах. Всю энергию своей души он направлял на демонстрацию мужского потенциала, отваги и героизма. Если соединить мощные энергетические потоки Бродского и Штейнберга в одном человеке, получился бы настоящий супермен, которого следовало «клонировать» для выживания усталого человечества.
Штейнберг уже обессмерчен в художественной литературе Андреем Битовым, рассказавшим в повести «Путешествие к другу детства» о Генкиных подвигах. Один из подвигов, а именно шестой, описан неточно. В отличие от Битова, я оказалась его свидетелем, и обязанность моя – внести поправки (см. ниже рассказ «Прыжок с Ласточкина Гнезда»).
Более известным миру является и другой возлюбленный Дозмаровой – бард Юра Кукин, ставший отцом Галиной дочери Маши. Песни Кукина «Ну что, мой друг молчишь? Мешает жить Париж...» и «Понимаешь, понимаешь, это странно...» Бродский распевал не только в тайге, но и в нью-йоркских компаниях.
А сейчас – рассказ о легендарном подвиге Генки Штейнберга.
ПРЫЖОК С ЛАСТОЧКИНА ГНЕЗДА
В августе 1955 года, закончив летнюю крымскую практику, группа студентов Ленинградского горного института решила вместе провести оставшиеся дни каникул. Было нас одиннадцать человек. Кроме геологов и геофизиков в нашу компанию затесались два молодых человека, не имеющих отношения к геологии.
Первый – Виктор Ихилевич Штерн (в дальнейшем именуемый Витей), будущий профессор Бостонского университета, с которым весной, перед отъездом на практику, у меня завязался роман и за которого через год я вышла замуж. (Для справки: недавно мы сыграли золотую свадьбу.)
Второй – поэт Евгений Борисович Рейн (в дальнейшем именуемый Женей). О моем знакомстве с Рейном – отдельный рассказ.
Мы в количестве одиннадцати человек прибыли в Ялту и сняли одну комнату с тремя кроватями. Совершенно не помню, кто с кем, на какой кровати и в какой последовательности спал. Впрочем, это и не существенно, ибо под словом «спал» я подразумеваю физический сон, а не то, о чем можно подумать на закате сексуальной революции. В те годы мы были слишком целомудренны для групповых развлечений.
Прокантовавшись неделю в Ялте, мы решили отправиться в Сочи на трофейном теплоходе «Россия», по слухам, принадлежавшем в прошлом лично Гитлеру. Каждый подсчитал свои ресурсы. Они были такие тощие, что о каютах следовало забыть. Мы могли купить только «входные» билеты на палубу. У Дозмаровой ресурсов практически не было. И даже «скинуться» не получалось. Галкина поездка оказалась под угрозой, и мы приуныли. Но тут с таинственной полуулыбкой выступил вперед Генка Штейнберг:
– О деньгах не беспокойтесь, у меня есть план.
План заключался в следующем: завтра Генка отправится в Ласточкино Гнездо. Там много домов отдыха и санаториев, в том числе и военный санаторий для командного состава. Иначе говоря, на пляже валяются дохнущие от скуки богатеи. Генка скажет кому-то, что может за деньги прыгнуть с Ласточкина Гнезда. Вояки заведутся, Генка прыгнет и... Дозмарова поедет на Кавказ.
Наутро Штейнберг исчез. Куда – не знаем, потому что на все предложения его сопровождать получили категорический отказ.
Вернулся он часа в четыре, но почему-то не домой. Мы случайно обнаружили его на ялтинской почте. По его словам, он только что отправил родителям денежный перевод.
– Откуда деньги-то? Неужели прыгнул? Ничего не отбил и не сломал?
Вместо ответа Генка задрал рубашку и оголил живот и грудь, щедро облитые йодом. Йодом были также вымазаны шея, колени и другие детали его организма. Мы зацокали языками и потребовали подробностей. Он отмахивался, не желая, видимо, хвастаться своим героизмом. Но мы пристали, и Генка раскололся.
На пляже в Ласточкином Гнезде он как бы случайно разговорился с одним загорающим телом. Слово за слово... и Генка сказал, что за две тыщи ему не слабо сигануть с утеса. Вокруг собрался народ. Кто-то стал отговаривать, кто-то подзуживать. Наконец, ударили по рукам.
Генка прыгнул, отбил все, что можно было отбить (см. облитые йодом места) и потерял сознание. Его выловил дежуривший на лодке спасатель и привел в чувство... Словом, выжил.
И что вы думаете? Сволочные отдыхающие не вручили ему обещанную сумму ни в конверте, ни на блюдечке, а вместо этого стали кричать: «Все видели, как парень прыгнул с Гнезда? Давайте, кто сколько может». Захотели очень немногие, и Генка, придя в сознание, должен был подходить к каждому за «жалкой подачкой». Набралось рублей шестьсот. «На боль наплевать, – говорил Генка, – но этого унижения я стерпеть не мог».
Тот же спасатель посадил его в автобус. На обратном пути Генкин рассудок якобы помутился. Он открыл окно автобуса и стал выбрасывать эти чертовы деньги... Все выкинуть не успел, потому что приехали в Ялту. И вот оставшиеся башли он отправил родителям в Ленинград.
– А как же Галкин билет? – заволновались мы.
– Недостойна она этих... – (Не помню точно, чего она была недостойна – то ли страданий, то ли мучений, то ли просто «много чести».)
На Галкин билет мы все же денег наскребли и на следующий день отчалили на четвертой палубе «России». Днем стояла адская жара, и матросы, поливая из шланга палубу, по нашей просьбе поливали и нас. Ночью, напротив, шел проливной дождь, и те же матросы притащили и закрыли нас брезентовым полотнищем. К утру, как пишут в романах, «распогодилось, засияло солнце, засверкало море». За двадцать минут до прибытия в Сочи Генка Штейнберг объявил, что теперь он прыгнет в море с борта «России». Но с условием: пусть не он, а мы будем собирать с пассажиров башли. Мы отговаривали, Генка уперся, подбежал к борту, начал разминаться. Отжимался, растягивался и приседал, пока мы не подошли к причалу. Прыгать было поздно.