С годами ряды «старой гвардии» начали редеть. Дом наполнялся моими друзьями, и родители их приняли и полюбили. В 1964 году умер мой отец, но мама оставалась душой нашей компании вплоть до 1975 года, до отъезда в эмиграцию.
В декабре 1994 года мы праздновали в Бостоне мамино девяностопятилетие, на которое был приглашен и Бродский. К сожалению, он плохо себя чувствовал и приехать не смог. Вместо себя он прислал маме в подарок поздравительную оду.
ОДАНадежде Филипповне Крамовой на день ее девяностопятилетия 15 декабря 1994 годаНадежда Филипповна, милая!Достичь девяносто пятиупрямство потребны и сила – ипозвольте стишок поднести.Ваш возраст – я лезу к вам с дебрямиидей, но с простым языком —есть возраст шедевра. С шедеврамия лично отчасти знаком.Шедевры в музеях находятся.На них, разеваючи пасть,ценитель и гангстер охотятся.Но мы не дадим вас украсть.Для Вас мы – зеленые овощи,и наш незначителен стаж.Но Вы для нас – наше сокровище,и мы – Ваш живой Эрмитаж.При мысли о Вас достиженияВеласкеса чудятся мне,Учелло картина «Сражение»и «Завтрак на травке» Мане.При мысли о вас вспоминаютсяЮсуповский, Мойки вода,Дом Связи с антеннами – аистасо свертком подобье гнезда.Как редкую араукарию,Людмилу от мира храня,и изредка пьяная арияв подъезде звучала моя.Орава кудряво-черняваяклубилась там сутками сплошь,талантом сверкая и чавкая,как стайка блестящих галош.Как вспомню я вашу гостиную,любому тогда трепачудоступную, тотчас застыну я,вздохну и слезу проглочу.Там были питье и питание,там Пасик мой взор волновал,там разным мужьям испытанияна чары их баб я сдавал.Теперь там – чужие владенияпод новым замком, взаперти,мы там для жильца – привидения,библейская сцена почти.В прихожей кого-нибудь тискаяна фоне гвардейских знамен,мы там – как Капелла сикстинская —подернуты дымкой времен.Ах, в принципе, где бы мы ни были,ворча и дыша тяжело,мы, в сущности, слепки той мебели,и вы – наш Микельанджело.Как знать, благодарная нациякогда-нибудь с кистью в рукекоснется, сказав «реставрация»,теней наших в том тупике.Надежда Филипповна! В Бостонебольшие достоинства есть.Везде – полосатые простынисо звездами – в Витькину честь.Повсюду – то гости из прерии,то Африки вспыльчивый князь,то просто отбросы Империи,ударившей мордочкой в грязь.И Вы, как бурбонская лилияв оправе из хрусталя,прищурясь на наши усилия,глядите слегка издаля.Ах, все мы здесь чуточку париии аристократы чуть-чуть.Но славно в чужом полушарииза Ваше здоровье хлебнуть!Мама так растрогалась, что ответила Иосифу стихами. Ее отвага показалась нам безумством: это все равно как Моцарту послать сонату своего сочинения. Вот что написала моя девяностопятилетняя мама.
* * *И. БродскомуНe подругой была, не сверстницей,Я на сорок лет его старше.Но, услышав шаги на лестнице,Бормотанье под дверью нашей,Я кидалась бегом в переднюю,Будто к источнику света,Чтобы в квартиру немедленноВпустить молодого поэта.А поэт, побродив по комнатам,Постояв у книжного шкафа,Говорил eле слышным шепотом:«Я пришел почитать стишата».И, от окна до двериШагами комнату меря,Начинал он спокойно и строго,Но вскоре, волненьем объятый,Не замечал он, как строкиВдруг наливались набатом.И дрожали тарелки со снедью,И в стену стучали соседи.На праздновании маминого девяностопятилетия русская поэзия была представлена находившимися в то время в Бостоне Александром Кушнером с женой Леной Невзглядовой. И вот что Кушнер написал маме:
* * *Дорогой Надежде Филипповнев день ее девяностопятилетияот Александра КушнераМаяковский о Вас написать не успел,Потому что картежник он был и горлан.Шкловский занят был очень и книжку хотелНаписать о Толстом, как толстенный роман.Бедный Зощенко болен был и уязвленОскорбленьями: рано поник и угас.Посмотрев на меня, они молвили: онО Надежде Филипповне скажет за нас.Девяностопятилетие...Поразительная дата.Никого еще на свете яНе встречал, чья так богатаИ светла душа-искусницаОставалась молодая.О, не пленница, не узница,А, как ласточка, летая.Мне полезно было б, думаю,Взять у Вас два-три урока,Чтобы эту жизнь угрюмуюОблегчить себе немного.Вы секрет какой-то знаете,Что-то в Вашем есть полете.Впрочем, Вы и не скрываете:Не томитесь, а живете!...Пять лет спустя, за две недели до Нового тысячелетия, мы праздновали мамино столетие. На ровесницу века обрушилась лавина звонков, букетов и писем. Открытку прислал и тогдашний президент Билл Клинтон. Мама ликовала, и я не решилась открыть ей правду: в Америке по традиции президент лично поздравляет всех граждан со столетним юбилеем. Поэтические поздравления пришли из Москвы от двух ахматовских сирот – Евгения Рейна и Анатолия Наймана.
Мама, хоть и купалась в лучах любви и славы, не изменила всегдашней своей самоиронии. «По-видимому, в моду снова вошел антиквариат», – говорила она счастливым голосом.
Глава II
ОБЗОРНАЯ ПАНОРАМА
Появление Иосифа Бродского в ленинградских литературных кругах произошло между 1957 и 1960 годами. Moи друзья из различных компаний называют разные даты. Галина Дозмарова – 1958-й, Ефим Славинский – 1960-й, Борис Шварцман – 1961-й.
Одним из самых ранних друзей Бродского был Яков Гордин, который познакомился с Иосифом в 1957-м, в литературном кружке газеты «Смена». Об отношении Бродского к Гордину напоминает нам стихотворение, написанное Иосифом спустя тринадцать лет после их знакомства.
* * *Сегодня масса разных знаков —и в небесах, и на воде —сказали мне, что быть беде:что я напьюсь сегодня, Яков.Затем, что день прохладный сейесть твоего рожденья дата(о чем, конечно, знают Татаи малолетний Алексей)...........................................Жаме! Нас мало, господа,и меньше будет нас с годами.Но, дни влача в тюрьме, в бедламемы будем праздновать всегдасей праздник. Прочие – мура.День этот нами изберетсяднем Добродушья, Благородства —Днем качеств Гордина – Ура!Упомянутые люди – Дозмарова, Славинский, Шварцман, Гордин – названы не случайно, потому что они являлись представителями различных ленинградских компаний, или – пользуясь сегодняшним лексиконом – тусовок. Состав этих компаний был, конечно, очень условен, члены их пересекались, соединялись и расходились, их перемещения напоминали броуновское движение. Тем не менее некие границы все же провести можно.
Я хочу упомянуть некоторых действительно близких друзей и приятелей юного Бродского, потому что они сыграли достаточно важную роль в его жизни. Кое-кого уже нет в живых, другие чураются света прожекторов.
Например, на мой вопрос Ефиму (мы называли его Слава) Славинскому, почему он ничего не напишет о «детстве, отрочестве и юности» Иосифа, последовал ответ: «Ты же знаешь, я не из тех, кого хлебом не корми – дай порассуждать на тему “Я и Бродский”». Галя Дозмарова на тот же вопрос написала: «Какое может иметь значение, что я помню или думаю о Бродском?» А Борис Шварцман, который в свое время предоставил Бродскому «политическое убежище» в трех кварталах от родителей, сказал: «Кто я такой, чтобы демонстрировать свою близость с Иосифом?»
Итак, начну с компании, к которой принадлежала и автор этих строк.
Самый узкий (и самый известный) круг составляли Рейн – Найман – Бобышев, фигурирующие в литературе как «волшебный хор», или «ахматовские сироты». Бродский познакомился с ними в 1960-м, и до 1964 года эти четверо были неразлучны. Они представляли «атомное ядро». Но, разумеется, ими одними компания не ограничивалась. Вокруг вращались «электроны». Многие из этих замечательных людей дружили с Бродским всю его жизнь. Например, Гена Шмаков, Яков Гордин с Татой, Игорь Ефимов с Мариной Рачко, Миша Петров, Миша и Вика Беломлинские.