– Выдержки будут длинные, до одной десятой секунды. Держись естественно, будто меня нет, и по команде «Стоп!» чуть-чуть замирай.
Он начал работать, между делом советуя, как повернуться, куда посмотреть. Когда прогрелась машина, напустил в комнату дыма, тщательно размешал его в воздухе и вернулся к фотоаппарату. Теперь получалось нежнее, комната и сама Вероника словно таяли в рассветных лучах.
– Читай внимательно… Стоп!.. Медленно переворачивай страницу… Стоп!.. Повернись, смотри в объектив. Смотришь, но не видишь, мыслями ещё в книге… Стоп!.. Теперь увидела… Стоп!.. Возьми кружку…
Всё-таки чего-то не хватало. Лучи, проникая в окно, должны отражаться от стен и заполнять комнату, но стен было меньше положенного, и галогеновая лампа слабовата. В помощь ей Олег подключил другую, с рефлектором, направленным на белый экран. Попробовал – теперь в самый раз.
Разменяв вторую сотню кадров, он потушил источники, зажёг главный свет и с помощью ноутбука показал, что удалось.
– Качество здесь не то, но составить представление можно.
– Супер, вообще! – воскликнула Ника. – Спасибо.
– Ещё бы с тобой было не супер.
– Дело не во мне. Как будто старое, плёночное… Редко нравлюсь себе, но ты что-то уловил. Я готова снять платье. Под ним вот здесь, – указала она на грудь, – ничего нет.
– Давай перед камерой?
– Попробую.
– Медленно, можешь ко мне спиной. Сейчас поставлю импульсное солнышко. Оно будет ярче, замирать уже не надо. И я больше не командую, живи в кадре сама.
– Поняла… Олег, – сказала вдруг Вероника, – послушай стихотворение, пожалуйста.
Он кивнул, и Ника не спеша произнесла:
– Как тебе?
– Эксперимент? Поиск нового? – осторожно спросил Олег.
– Это не моё.
– Правда?
– Честное слово.
Мгновение они глядели друг другу в глаза.
– Слава богу! – выдохнул он.
Ника рассмеялась:
– Видел бы своё лицо! Неужели так плохо?
Олег пожал плечами.
– И всё-таки? – настаивала она. – Вот продолжение:
– Ника, я не специалист. Я в жизни родил единственный стишок. В Каспийское впадает Волга море, овёс и сено лошади едят. Все люди хочут счастья, а не горя и в гордом ожидании сидят. Вот прямо сейчас, не отходя, так сказать…
Вероника прикусила нижнюю губу, отвернулась и прыснула.
– Ну а всё-таки? – повторила, успокоившись.
Олег помедлил, собирая слова.
– Мне кажется, это писал кто-то грамотный, начитанный и совершенно без… без божьей искры.
– Дипломатично закончил. Хотел жёстче?
– Наверное. Пусто, много такого сейчас. Первая строка забывается прежде, чем закончилась вторая.
– Я сама не сразу запомнила.
– А кто это, если не секрет?
– Может, и знаешь. Её зовут Мира.
– Лохвицкую только слышал.
Вероника улыбнулась:
– Та была раньше и с двумя «р». А эта с одной, ей сейчас сорок. Мира Комиссарова.
– Тогда не знаю.
– Красотка, кстати, изумительная. Ноги километр, глазищи, скулы, вот бы кого сюда.
– Всё равно не знаю.
– Широко известна в узком кругу, как и мы все. Вообще-то она Ольга, но решила, что это имя простое, не богемное и не походит к фамилии. Плюс какие-то личные драмы, желание всё поменять… Впрочем, это меня не касается. Продолжаем?
4
Вероника стягивала платье через голову, попутно выворачивая наизнанку.
– Не напрягайся, не позируй. Спокойнее, ты одна, – говорил Олег. – Молодец, давай повторим.
Сделали несколько дублей: спиной к камере, опять спиной, спиной в три четверти, в профиль. Наконец – лицом. Бросив платье на стол, Ника стояла в белых кружевных трусиках: обнажённая душа. Если только бывают души совершенные, как это тело.
А грудь оказалась меньше, чем Олег рисовал в воображении. Значительно меньше; ещё бы каплю поменьше, и можно без оговорок назвать маленькой. Но другую сейчас было и не представить.