И в день седьмой, в какое-то мгновенье,
она возникла из ночных огней
без всякого небесного знаменья...
Пальтишко было легкое на ней.
Все позабыв - и радости и муки,
он двери распахнул в свое жилье
и целовал обветренные руки
и старенькие туфельки ее.
И тени их качались на пороге.
Безмолвный разговор они вели,
красивые и мудрые, как боги,
и грустные, как жители земли.
1959
О.Б.
Звезды сыплются в густую траву...
Я в деревне Лазаревке живу,
где налево от ворот любых
километры лесов голубых,
где направо от любых ворот
волчьих вотчин невпроворот.
Я в деревне Лазаревке живу,
вдоль по Лазаревке странствую...
Ты пошли мне, Лазаревка, жену,
как ты, Лазаревка, ласковую,
как ты, Лазаревка, крутую в мороз,
как ты, Лазаревка, жаркую;
чтоб звалась она Марфою,
чтобы ей без меня не жилось,
чтобы отражались в тихой заводи
армии Марфиных соловьев,
чтобы таял от тихой зависти
синий снег под пимами ее.
А когда трактора приползают с марша,
тарахтя на все голоса,
чтоб маячила у околицы Марфа,
тоненькая, как лоза.
1959
Раскрываю страницы ладоней,
молчаливых ладоней твоих,
что-то светлое и молодое,
удивленное смотрит из них.
Я листаю страницы.
Маячит пережитое.
Я как в плену.
Вон какой-то испуганный мальчик
сам с собою играет в войну.
Вон какая-то женщина плачет
очень падают слезы в цене,
и какой-то задумчивый мальчик
днем и ночью идет по войне.
Я листаю страницы,
листаю, исступленно листаю листы:
пережитого громкие стаи, как синицы,
летят на кусты.
И уже не найти человека,
кто не понял бы вдруг на заре,
что погода двадцатого века
началась на арбатском дворе.
О, ладони твои все умеют,
все, что было, читаю по ним,
и когда мои губы немеют,
припадаю к ладоням твоим,
припадаю к ладоням горячим,
в синих жилках веселых тону...
Кто там плачет?..
Никто там не плачет...
Просто дети играют в войну!
1959
Один солдат на свете жил,
красивый и отважный,
но он игрушкой детской был:
ведь был солдат бумажный.
Он переделать мир хотел,
чтоб был счастливым каждый,
а сам на ниточке висел:
ведь был солдат бумажный.
Он был бы рад - в огонь и в дым,
за вас погибнуть дважды,
но потешались вы над ним:
ведь был солдат бумажный.
Не доверяли вы ему
своих секретов важных,
а почему? А потому,
что был солдат бумажный.
А он судьбу свою кляня
Не тихой жизни жаждал.
И все просил: огня, огня.
Забыв, что он бумажный.
В огонь? Ну что ж, иди! Идешь?
И он шагнул однажды,
и там сгорел он ни за грош:
ведь был солдат бумажный.
1959
Б.А.
Рифмы, милые мои,
баловни мои, гордячки!
Вы - как будто соловьи
из бессонниц и горячки,
вы - как музыка за мной,
умопомраченья вроде,
вы - как будто шар земной,
вскрикнувший на повороте.
С вами я, как тот богач,
и куражусь и чудачу,
но из всяких неудач
выбираю вам удачу...
Я как всадник на коне
со склоненной головою...
Господи, легко ли мне?..
Вам-то хорошо ль со мною?..
1959
Два кузнечика зеленых
в траве, насупившись, сидят.
Над ними синие туманы
во все стороны летят.
Под ними красные цветочки
и золотые лопухи...
Два кузнечика зеленых
пишут белые стихи.
Они перышки макают
в облака и молоко,
чтобы белые их строчки
было видно далеко,
и в затылках дружно чешут,
каждый лапкой шевелит,
но заглядывать в работу
один другому не велит.
К ним бежит букашка божья,
бедной барышней бежит,
но у них к любви и ласкам
что-то сердце не лежит.
К ним и прочие соблазны
подбираются, тихи,
но кузнечики не видят -
пишут белые стихи.
Снег их бьет, жара их мучит,
мелкий дождичек кропит,
шар земной на повороте
отвратительно скрипит...
Но меж летом и зимою,
между счастьем и бедой
прорастает неизменно
вещий смысл работы той,
и сквозь всякие обиды
пробиваются в века
хлеб (поэма), жизнь (поэма),
ветка тополя (строка)...
1960
Г.В.
Тьмою здесь все занавешено
и тишина, как на дне...
Ваше величество женщина,
да неужели - ко мне?
Тусклое здесь электричество,
с крыши сочится вода.
Женщина, ваше величество,
как вы решились сюда?
О, ваш приход - как пожарище.
Дымно, и трудно дышать...
Ну, заходите, пожалуйста.
Что ж на пороге стоять?
Кто вы такая? Откуда вы?!
Ах, я смешной человек...
Просто вы дверь перепутали,
улицу, город и век.
1960
Ж.Б.
Я много лет пиджак ношу.
Давно потерся и не нов он.
И я зову к себе портного
и перешить пиджак прошу.
Я говорю ему шутя:
"Перекроите все иначе.
Сулит мне новые удачи
искусство кройки и шитья".
Я пошутил. А он пиджак
серьезно так перешивает,
а сам-то все переживает:
вдруг что не так. Такой чудак.
Одна забота наяву
в его усердьи молчаливом,
чтобы я выглядел счастливым
в том пиджаке. Пока живу.
Он представляет это так:
едва лишь я пиджак примерю
опять в твою любовь поверю...