Отец подъехал к кошаре, слез на землю и, закинув повод на шею лошади, пошёл к двери кошары. Он вышел оттуда через минуту недовольный и очень сердитый. Уж Андрейку не проведёшь: когда отец рассердится, у него сразу бледнеет лицо, глаза делаются совсем узкими и куда-то деваются губы — их совсем не видно. Ого, тогда к нему не подходи!..
Не приму кошару, — нахлобучив на самые глаза лисью шапку, сказал отец председателю сельсовета Василенко.
— Чего так? — удивился тот. — Мы тебе в ударном порядке поставили кошару, а ты ещё будешь ломаться!
— Рамы обещали поставить. Где рамы?.. Света нет! — с сердцем сказал отец. — И так затянули дело, у нас овцы не сегодня-завтра начнут ягниться, а кошара не готова.
— Оно, конечно, верно ты говоришь… — Председатель сельсовета зачесал в затылке. — Но теперь поздно, надо было в стенках рамы поставить. Да рам-то нету.
— Знать ничего не знаю! — стоял на своём отец. — Не погоню сюда овец, и всё тут.
— А ведь не погонит! — то ли с осуждением, то ли с одобрением сказал Василенко. — А что тут придумать, ума не приложу… Хотя вот что! — вдруг обрадовался он. — Возьмём с парников взаймы штук десять рам и настелим их прямо на крышу: сразу светло станет. С крыши-то оно ещё светлее. Да и солнышко будет пригревать.
Андрейке очень хотелось спросить: как это дядя Василенко сделает, чтобы в кошаре стало светло, когда на крыше уже лежит солома, но ему неудобно было вступать в разговор взрослых. Очень часто Андрейка думал: почему взрослые такие недогадливые?
Отец перестал сердиться, глаза у него снова стали широкими, губы улыбались. Он попрощался с Василенко и поехал к отаре.
Отец забыл об Андрейке и не позвал с собой. Андрейка очень обиделся, низко склонился к луке седла…
Никто сейчас не обращает внимания на Андрейку. Председатель сельсовета Василенко задумчиво говорит:
— Раньше нам надо было о рамах думать… Разве Нимаев у нас такую кошару примет? Его, брат, не проведёшь!
Василенко внимательно смотрит на Андрейку и, словно прочитав все его мысли, говорит:
— Вот ты-то мне и нужен, Андрей Нимаев! Помоги, брат!
Андрейка сразу забыл, что он сейчас сердитый, и изо всей силы натянул повод. Рыжик сразу заплясал под ним в нетерпении.
— Я напишу записку Фёдору Трифоновичу, а ты мигом отвези её в правление. Пусть он сейчас же пошлёт нам десять рам. Понял?
— Понял, — с замиранием сердца произносит Андрейка и жалеет, что сейчас нет здесь отца. Пусть бы посмотрел, как дядя Василенко разговаривает с Андрейкой! «Помоги, брат, ты-то мне и нужен, Андрей Нимаев». Андрей Нимаев! Ведь по фамилии только отца называют. А раз такое дело, он, Андрей Нимаев, готов не то что в правление колхоза — хоть в Читу поехать!
И он мчится по дороге в село, крепко зажав в кулаке белый листок бумаги. От напряжения у него даже немеет рука. Он хочет переложить записку r левую руку, но шальной ветер вырывает её. Вот ведь несчастье! Андрейка с трудом останавливает разгорячённого Рыжика, идёт искать бумажку. Она лежит в лужице на дороге. Обрадованный Андрейка схватил её и зажал в кулаке со всей силой. Теперь уж он не сваляет дурака и не выпустит драгоценной записки до самого правления колхоза.
Очень хорошо весной скакать по степи. Совсем не холодно, даже жарко, щёки горят, как возле печки в юрте, в ушах музыка — то ли на гармошке играют, то ли громкоговоритель гремит: это уж как Андрейке захочется, потому что ветер всегда слушается Андрейку и даже песни поёт, совсем как бабушка Долсон или мать.
И каким лёгким становится весной человек! Зимой он сидит в седле, как мешок с мукой. Час сидит, два сидит — всё тяжелее под ним лошади. А весной он как птица, в нём и весу-то нету, и ему кажется, что вот-вот встречный ветер подхватит его, подбросит над головой лошади и он полетит, плавно поднимаясь в синий воздух.
Во сне Андрейка часто летает, но такие сны всё равно бывают только весной.
Скоро вечер наступит. Вон какое большое солнце светит, и от него будто зажгли большущий, во всё небо, костёр. Небо полыхает, а степь — вот уж смешно! будто на неё опрокинули целую гору земляники. Андрейка любит землянику, он любит её собирать в степи, около берёзовых колков — лесочков, а ещё лучше, когда землянику привозит в большой корзине бабка Долсон, она её собирает где-то в лесу, там много растёт земляники. Придёт опять лето, и бабушка Долсон привезёт землянику. Сколько кругом ургуя!! Но пока видно только ургуй, а вот скоро вся степь покроется цветами.
Пахнет оттаявшей землёй, снегом, ургуем и… земляникой. Ох как пахнет земляникой! Это уж с Андрейкой бывает так всегда: стоит ему вспомнить о землянике, как запахнет земляникой. Захочется очень есть — и вся степь начнёт пахнуть варёной бараниной. Но он сейчас не думает о еде. Какая тут еда, когда он выполняет такое важное поручение…
Андрейка услышал музыку. На крыше колхозного клуба стоял белый громкоговоритель, и оттуда далеко-далеко разносились слова песни:
Ай да парень, паренёк,
Дайте парню только срок…
Быстро домчался Андрейка до правления колхоза, вошёл прямо в кабинет к председателю и без слов разжал над самым столом свой кулак.
— Что это? — спросил председатель и, опустив со лба на нос очки, взглянул на грязную Андрейкину ладонь, на которой лежал смятый и уже не белый, а серый клочок бумаги.
— Читай! — коротко бросил Андрейка.
От быстроты скачки, от гордости Андрейка не мог говорить.
Председатель осторожно взял бумажку, попытался её развернуть, но она была мокрая, грязная, с отпечатками Андрейкиных пальцев.
— В чём дело? — Председатель насупился. — Тут ничего нельзя разобрать. Кто тебя послал?
— Дядя Василенко, — упавшим голосом ответил Андрейка.
— Вот беда-то! А что ему надо, он не говорил тебе?
— Говорил.
— Ну!
— Надо десять рам. Беда кошара тёмная. На солому дядя Василенко рамы положит — в кошаре светло станет.
— Но? — сказал председатель и снова поднял очки на лоб. — А где я ему рамы возьму?
— С парников — вот где!
— Ну что ты скажешь! — засмеялся Фёдор Трифонович. — А ты откуда всё знаешь? Ещё в школу не пошёл, а уже такой смышлёный.
Андрейка молчал. Ему не нравилось, когда с ним разговаривали, как с маленьким. А зачем человеку глаза и уши? Ведь так говорила мама.
— Спасибо, паря Андрей! Поезжай и скажи, что рамы пришлю сегодня же.
— Как отец там живёт? — спросил какой-то незнакомый человек, сидевший у председателя в кабинете.
Но Андрейке некогда разговаривать: у него опять есть срочное задание и ему надо спешить к кошаре.
— Беда хорошо живёт! — на ходу бросает он и пулей выскакивает из правления.
Он уже не слышит, как Фёдор Трифонович, смеясь, говорит:
— Это он от бабки Долсон научился. Та ведь всегда, если надо сказать «плохо», скажет — «беда плохо», если «хорошо», то тоже — «беда хорошо». Вот тут и разберись…
Заботливый хозяин
Рамы для кошары, как и обещал Фёдор Трифонович, привезли поздно вечером.
Оказалось всё очень просто. И как это раньше Андрейка не догадался? В разных местах крыши раздвинули солому и на жерди положили рамы.
Утром Андрейка пришёл в кошару и убедился: там светло. Отец рано угнал отару в степь, оставив в кошаре несколько овец, которые по всем приметам должны не сегодня-завтра объягниться. Андрейка потолкался между овцами, заглянул за перегородку. Там уже, нетвёрдо переступая на длинных непослушных ножках, ходили два новорождённых ягнёнка. Они часто тыкались мордочками в землю и жалобно блеяли.
Вот как вовремя построили кошару! Иначе этой ночью ягнята бы родились в степи.
По пятам Андрейки ходила Нянька. Она сегодня была недовольна — может быть, потому что хозяин не обращал на неё внимания. Андрейка взял на руки ягнят и понёс их во двор. Овца-мать жалобно блеяла. Кошара уже со всех сторон была огорожена забором из тонких жердей, и в дневные часы овцы могли свободно разгуливать по просторному двору. Вовсю светило солнце, хотя с утра ещё было прохладно. Андрейка сел на землю, зажал в коленях ягнят; на них почти не было шерсти и проступала розовая кожа. Ягнятам было холодно, и они мелко дрожали. Нянька старательно облизывала шершавым языком маленькие головки ягнят.