— Вот те на, да это борзая! — удивился полковник. — Откуда тут борзой взяться?
— Борзая? — с сомнением произнес Муханов. — А пятна где?
— Это белая борзая, их в Прибалтике разводят.
Козырев объехал мертвое животное, вороны лишь покосились на машину железным зрачком.
— Неужто тут с борзой охотятся? — подивился Муханов.
— А красивая охота с борзыми! — сказал полковник.
— Ты разве охотился?
— Откуда? Но читать читал и в кино видел. Самая распрекрасная охота на лису и зайца. Знаешь, борзые мчатся с такой быстротой, что иной раз не успевают обогнуть препятствие и расшибаются насмерть… Слушай, вот если бы ты знал, что помрешь, ну, не завтра, конечно, а так через год, чтобы ты сделал?..
— Бросил бы службу к чертовой матери и весь бы год охотился, — от души сказал Муханов.
— А вы, Алексей Петрович?
Как мило и деликатно спрашивать об этом его! Конечно, инфаркт не был обширным, и Козырев не собирался помирать ни завтра, ни в ближайшие годы, но все-таки это было уж слишком… На кой черт они связались с этим «бурбоном»?
— Я жил бы точно так же, как всегда, ни в чем не изменяя своим привычкам, — четко, сухо и неискренне ответил Козырев.
— Счастливцы вы оба! — вздохнул полковник. — А я бы белугой ревел, я бы так психанул, что, пожалуй, раньше срока отдал бы концы.
— Ты же военный человек, сколько раз возле смерти ходил! — укорил его Муханов.
— Сравнил тоже! Я тогда вовсе о смерти не думал, а воевал. Что тут общего?
— Может, сменим пластинку? — предложил Козырев. Он и сам не знал, зачем сказал эту притворно-горькую и укоризненную фразу, напомнившую собеседникам о его неравенстве, которое он сам же с гневом отвергал. Болтовня Муханова с полковником нисколько его не задевала и не тревожила. Он понял вдруг, почему старые люди не прочь посудачить о смерти, что не за горами, об ушедших и о тех, кому впору отправляться в дальний путь. Это своего рода заклятие, к тому же по закону противодействия — а этот закон исповедует каждая человеческая душа — крепнет надежда пожить как можно дольше и даже вовсе не подыхать — должен же кто-нибудь первым взять на себя труд бессмертия!
Когда добрались до Речицы, вернее до пристани на ее окраине, катера, как и полагается, не было и в помине. Пристани, впрочем, тоже не было — просто клочок берега с двумя врытыми в землю для зачаливания чугунными буферами возле ветхого деревянного моста. Козырев вспомнил, что катера не было вовремя и в прошлом и в позапрошлом году, хотя в охотничьем обществе клятвенно уверяли, что на имя директора базы дана строгая телеграмма. Значит, вечерняя зорька накрылась, без сожаления отметил Козырев. Как-никак он шесть часов просидел за баранкой — для инфарктника более чем достаточно. А сейчас предстоит столько же плыть до кордона, находящегося близ границы охотхозяйства. Они сами попросились на этот дальний участок, где не будет никого, кроме них, потому что Козырев опасался большого и шумного охотничьего сборища, неотделимого от выпивки и бессонных, продушенных табачным дымом ночей. Они с Мухановым охотились тут уже третий год подряд и знали местные обычаи и нравы.
Полковник пошел в райвоенкомат, расположенный поблизости, в старой церкви, договориться о стоянке для машины, а Козырев побрел к мосту. Казалось, все праздное по случаю пасхи население городка столпилось на ветхом, опасно поскрипывающем мосту. Одеты нарядно: на мужчинах бостоновые и коверкотовые костюмы, твердые, как из картона, фетровые шляпы, белые рубашки с галстуком; на женщинах крепдешиновые платья, шерстяные жакеты и высокие резиновые ботики. Подвыпившие отцы гордо держали в руках младенцев, чрезмерно откидываясь назад для равновесия. Вся толпа, забившая мост, с интересом следила за отважными действиями нескольких подростков, разбивавших с лодки ледяные заторы. Грязные льдины со следами санных полозьев, с обрывками человеческих троп, в желтых пробоинах лошадиной мочи, в оттаявшем навозе, облепленном бесстрашными воробьями, во всевозможной нечистоте — от сенной трухи до каких-то железок, худых ведер и консервных банок, — толкаясь боками, обкрошивая друг у друга острые углы и производя радующий зевак громкий треск, на скорости подплывали к опорам моста и здесь намертво застревали. Упираясь веслами в грязно-зеленые грани, мальчишки разводили, расталкивали льдины, а наиболее крупные раскалывали, с разгона взгромождаясь на них плоским дном лодки. Стиснутые затором льдины начинали шевелиться, ворочаться и, создав вокруг себя чистое пространство, устремлялись под мост, в его таинственную темь. По другую сторону моста вода широко разливалась, и там льдинам становилось просторно.