— А ну, кто здесь гражданка Ричкаускайте Лигия? Выходи!
— Как это выходи? За что? — завизжала молодая, будто кошка, которой отдавили хвост, не понимая, почему ее снова обижают, ведь она-то и была этой гражданкой Ричкаускайте Лиги ей, хотя все, кто знал ее, называли Лялей, Лялькой. — Что я вам сделала? Это же она, старая ведьма, мою маму избила! Ее и хватайте! — визжит и указывает на женщину в шубе, которая трясет и трясет своими четками, беззвучно шевеля посиневшими губами.
— Дура ты, велят — иди. Потом поздно будет! — ткнула молодую в бок незнакомая женщина, пожалев глупую девчонку. Бабушка Пруденция быстрее дочери учуяла свободу — подхватила пожитки и стала пробиваться к выходу, дочь — следом. Едва ли пролезли бы они, когда бы не помощь услужливой бабы, толкавшей их сзади. — Будь добра, возьми и моего кота, пропадет он тут! — И, не ожидая согласия Лигии, сунула ей своего полосатого.
Так и спрыгнула на перрон с мяукающим котом, тот царапается, она не пускает. Стоят с матерью ни живы ни мертвы, всего боятся — даже местечко в вагоне потерять — и вдруг видят: с почерневшим, обливающимся потом лицом бежит к ним отец Лионгины. Лионгины? Не было еще никакой Лионгины. И никто не знал, отцом или отчимом, когда она издаст свой первый крик в этом мире, будет ей этот малознакомый, заходивший в парикмахерскую, где работала Лигия, мужчина. Все норовил в ее кресло сесть. В парикмахерши дочь толкнула Пруденция, дескать, от кого теперь не пахнет трудом, от того скоро, фу-фу, плохо запахнет. К Лигии Ричкаускайте, хоть и не была она лучшим мастером, почему-то всегда выстраивалась очередь. Бывало, пощелкивает она ножницами, а мужчина, много старше, солидный, глаз с нее не спускает. Стоит как вкопанный, время от времени переминаясь с ноги на ногу, большие руки шапку теребят — рабочий, у кого еще такие коряги? Лялька, смотри, твой! — кричит подружка, издеваясь над ним, а ему хоть бы хны — уставился на ножницы Лигии, словно это залетевшая в салон ласточка, а не ножницы золингеновской стали. Казалось, шагнет вперед, пусть и не его очередь, распахнет окно и выпустит ласточку, которой тут не место, а потом и сам улетит. Ричкаускайте Лигия, или Лялька, им не интересовалась, хотя тогда, в первый советский год, у таких простачков была сила и власть. Больше всего интересовали ее переехавшие из Каунаса студенты в цветных шапочках — конфетами угостят, веселый анекдотик расскажут. Даже злилась, чего этот зануда привязался, — заставляет его ждать дольше всех, а потом обкорнает, как пень, или хохол на макушке оставит, как у казака в ее любимой книжечке «Тарас Бульба». А он хоть бы словцо против — делай с ним, что хочешь. В шутку предложила ему отращивать усы, через неделю явился в усах. Эти-то усы и были мокры от пота, когда женщины увидели его бегущим с почерневшим лицом. Черный, будто землю грыз, дрожит весь, а в руках прыгает казенная бумага. Таким Лигия и Пруденция увидели будущего отца Лионгины.