— Не слушайте, она не знает, что говорит. — Лионгина повернулась к квартирантке, заслоняя телом мать.
— Вы и сами похоже думаете.
Встав на табуретку, квартирантка стаскивала со шкафа свой чемодан. Уйдет и не вернется.
— Я не хотела вас обижать. Не уходите. Очень вас прошу. — Лионгина подошла к ней, хотя с радостью схватила бы чемодан и вышвырнула прочь.
— Просите или извиняетесь?
— Что ж, согласна извиниться.
— Извиниться вы должны сердечно.
— Самым искренним образом прошу извинить меня.
— До сих пор капельки сердечности от вас не видала.
— Послушайте, вы! — Лионгина подскочила вплотную, чуть не вцепилась ей в волосы. — Я покорная. За меня все делала и улаживала она, которая теперь так беспомощна. Я не умею бороться. Но, будьте уверены, скоро научусь. У меня в сердце тоже немало железа накопилось. Вы не просто так упрямитесь. Пользуетесь случаем, когда больная воет…
— Очередной каприз старухи. Не собираюсь терпеть ее истерик.
— Ей действительно страшно. И мне страшно. А вам… Скажите наконец, что вам нужно? Деньги?
— Гарантии.
— Какие, извините, гарантии?
— Что комната останется за мной.
— Смерти ее ждете? Может быть, даже ускорить хотите? — Лионгина никогда ни с кем так не говорила и удивлялась самой себе.
— Я пока молодая. Подожду, сколько потребуется. Ведь и теперь хозяйничаю тут, как мне нравится.
— Так зачем же вам гарантии?
— Осторожность — не порок.
— И я так считаю!
— Вот и возились бы со своей мамашей. Зачем тогда мне ее всучили?
— Вы откликнулись на объявление в газете. Сами пришли.
— Сама. Медведь и тот сам на велосипеде ездит. Что, от хорошей жизни?
— Сравнение меня убедило. Скажем, я принимаю ваше условие. Не соображу только, каким образом смогу обеспечить ваши притязания на жилплощадь.
— Оформите опекуншей.
— Самое большее — временно пропишу.
— Так что же, товарищ Губертавичене? Не согласны на мое условие?
— Ищите дураков в другом месте.
— Тогда давайте простимся.
— Мысленно я с вами уже давно распростилась! — Такой, складно и метко отвечающей, Лионгина себя еще не знала. Говорю из будущего, из сверкающих грядущих дней, которые тяжело, тяжелее, чем черные горы, навалятся на мое сердце. Меня там еще нет, но нет уже и здесь.
Ничего подобного не доводилось слышать и квартирантке. Улыбнулась смущенно. Казалось, порвется криво сшитый неопытным хирургом уголок губ.
— Когда познакомились, думала: квочка. Оказывается, вы настоящая лиса. Лиса!
— Лисой мне больше нравится быть, чем квочкой! Даю вам время подумать. Видите, не такая уж я плохая. — И Лионгина очаровательно улыбнулась одной из своих будущих улыбок.
Квартирантка смолчала, еще не убежденная, но ошеломленная.
Браво, ты победила! Твоя улыбка и в самом деле необыкновенна, но как повернуться и выскользнуть, не покачнувшись? Стены, пол станут на дыбы, едва шевельнешься. Притворись, что закуриваешь на ходу…
Очухалась она на лестнице, всем телом повиснув на перилах. Висела между небом и землей, и некому было протянуть ей руку помощи.
Беззвучно открылась дверь кабинета, хотя не должна была открываться — за порядком следила зоркая и услужливая секретарша. Гертруда стояла в дверях и оглядывала приемную, как полководец — поле боя. Интуиция шепнула, что в сети может оказаться редкая рыбка. Только бы ее не спугнули! Холодноватый, все видящий и словно бы ни на ком не останавливающийся взгляд пригнул головы, заскрипели стулья. Боятся ее посетители, подумала Лионгина, а я больше всех, хотя пришла не просить, а в глубине души она боится меня.
— Следующий?
Повелительным жестом Гертруда преградила дорогу мужчине с высоким белым лбом и вялыми, словно от жары набухшими ушами.
Она молниеносно оценила и посетителя, и протянутую им бумагу.
— У вас не слишком срочное дело. Подождете!